чем садиться на ижменский автобус, нужно было затариться куревом и пепси-колой.
Народ тем временем рассосался, и на привокзальной площади не осталось почти никого. Напротив остановки, где дожидались автобуса несколько мужиков в потертых телогрейках и кирзачах, стояла одноэтажная хибара с надписью 'Продукты 24'. Дверь была открыта, и рядом с ней на ящике сидел синий ханыга, а рядом с ним - собака, которая положила голову к нему на колени. Я всегда удивлялся тому, как собаки дружат с бомжами и алкоголиками. Наверное, чувствуют родственные бесприютные души. Мы пересекли пыльную площадь, которую и площадью-то назвать было нельзя, так, заасфальтированная поляна, и вошли в лавку.
Лавка была наполнена запахами, знакомыми с детства.
В ней царил смешанный аромат растаявших ирисок, гвоздей в заводской смазке, хлеба, селедки, хозяйственного мыла. Наверное, так пахнут все деревенские лавки на свете, подумал я, и подошел к прилавку. Санек тут же заказал две двухлитровые бомбы пепси-колы и четыре пачки 'Явы', а я взял большую бутылку минералки и блок красного 'Мальборо'.
Выйдя из магазинчика, мы увидели разворачивающийся на площади 'пазик', на котором кривыми буквами было написано 'Ухта-Ижма'. Автобус, подняв тучу пыли, остановился напротив ожидавших его мужиков, и его двери со скрипом сложились. Мужики полезли внутрь, а тут и мы с Саньком подоспели. Заплатив водиле за проезд, мы забрались на заднее сиденье и закурили, потому что местные мужики подали нам пример. Видимо, в этом маршруте курить не возбранялось.
А на заднее сиденье мы уселись потому, что я не люблю, чтобы кто-нибудь торчал за спиной. Когда-то мне было все равно, но теперь, после всех приключений, которые еще не кончились, а наоборот, заворачиваются все круче, у меня появилась хорошая и полезная привычка устраиваться так, чтобы сечь всю поляну. И чтобы за спиной никого не было. Вот так.
Старый автобус выматывал нам кишки несколько часов, мужики вылезли раньше, и теперь, кроме водилы, в автобусе были только я и Санек.
Наконец водила провозгласил хриплым голосом:
- Ижма! Конечная остановка. Колымага остановилась, двери со скрипом открылись, и мы вывалились на свежий воздух. 'Пазик' развернулся и укатил, и настала тишина. На улицах поселка было пустынно.
До зоны нужно было идти пехом несколько километров, но я не имел ничего против такой прогулки, потому что мне нужно было собраться с мыслями. Когда мы вышли из поселка, я резко свернул с дороги, и Санек окликнул меня:
- Эй, Костя (а для него я был Костей), далеко собрался?
- Сойди с дороги и не маячь, - резко ответил я, - пойдем лесом. Незачем привлекать к себе внимание. Мы сюда не на прогулку приехали.
Санек пробурчал что-то, но послушно сошел с дороги и последовал за мной. Я спецом начал разговаривать с ним тоном начальника, чтобы напомнить ему, кто здесь основной, а кто - так, ассистент. Он это схавал и возражать не стал.
И правильно. Не люблю, когда мне возражают, особенно если я занят важными мыслями.
Так мы и шли. Я - впереди, Санек - сзади. У меня был рюкзак, у него - спортивная сумка, которую он нес на плече.
Я шагал и думал о том, что ждет меня через какой-нибудь час.
Любой урка, опознавший меня, по понятиям имел право тут же меня пришить, потому что я, выражаясь советским языком, находился во всесоюзном розыске. Но только не ментовском, а воровском. Такие вещи, как посягательство на общак, не прощаются никому. Тем не менее я рассчитывал, что мне это сойдет с рук. Во-первых, я пришел сам. Во-вторых, я могу объяснить, как меня подставили. И в-третьих, поклянусь, что найду и верну общак. Ну не может быть такого, чтобы три таких весомых довода не сработают. А если не сработают, постараюсь напоследок продать свою жизнь подороже.
Наконец в просвете между деревьями я увидел торчащую высоко над лесом антенну. До зоны оставалось метров восемьсот. Я выбрал среди бурелома подходящее место и остановился.
- Давай устраивайся, - сказал я, - будешь ждать меня здесь.
Я скинул рюкзак и стал доставать из него шмотки.
Санек тоже бросил сумку на землю и задвинул ее ногой под корягу. В сумке металлически звякнуло. Там были некоторые нужные вещи. Они будут нужны потом, а пока пусть полежат в темном месте.
Я достал из рюкзака старый выцветший ватник, сильно поношенные штанцы неопределенного цвета, мятый серый кепарь, рваный свитер и старые кирзачи. Когда я снял городскую одежду и нацепил на себя все эти шмотки, то стал абсолютно неотличим от любого задроченного жизнью зэка. Теперь нужно изменить походку, устранив из нее самоуверенность и твердость, немного ссутулиться, надвинуть кепарь на нос, опустить голову, засунуть руки глубоко в карманы и не идти, а лениво переставлять ноги, зная, что спешить некуда, а дальше зоны все равно не уйдешь.
Завершив перевоплощение, я сказал Саньку:
- Ну-ка, посмотри!
И проканал лагерной походочкой вдоль полянки.
- Ну, блин, ништяк, - похвалил он, - натуральный зэк. Не отличить. А главное, и не узнать. Точно говорю.
Очень хорошо.
Именно этого я и добивался.
Я снял кепарь, уселся на поваленную сосну, достал сигареты и закурил. Санек устроился на пеньке напротив и тоже пустил дым.
- Ну а теперь слушай мои инструкции, - начал я.
Санек слушал очень внимательно. Профессионал все-таки…
- Сейчас я пойду на зону. Ты устраивайся тут как знаешь, но так, чтобы ни одна собака не увидела тебя, если даже пройдет в трех шагах. Как видишь, я специально выбрал место, в котором сам черт ногу сломит. Только полный идиот из местных полезет в эти буераки.
Он кивнул.
- Кстати, насчет собак. Что будешь делать, если какая-нибудь шавка обнаружит тебя и начнет облаивать?
- Тут же и перестанет, - спокойно ответил Санек, - и отправится на свои собачьи небеса. Я сделаю это, как говорится, без шума и пыли. Будь уверен, я умею. Нас этому учат.
- Хорошо, - сказал я, - будем надеяться. Дальше. Ты ждешь меня здесь четверо суток. Если ровно через девяносто шесть часов я не выхожу к тебе, собирай шмотки и вали домой. Арцыбашеву скажешь, чтобы он, паскуда, поставил свечку за упокой души раба Божьего, грешного Константина, погибшего при исполнении его блядского задания. И нехрен лыбиться! Я не шучу. Все может быть.
Санек перестал улыбаться и кивнул.
- А если выйду с Божьей помощью или с помощью чертей рогатых и хвостатых, со сковородками и зубьями адскими, тогда и скажу тебе, что дальше делать будем. И запомни. Здесь - я начальник. Ты смотреть за мной поставлен, вот и смотри. А вякать или решения принимать тебе здесь не дано. Это я тебе говорю. Понял?
И я жестко посмотрел ему в глаза.
Он принял мой взгляд спокойно, и его ответный взгляд был таким же твердым и уверенным, как мой. Видать, он пропустил мимо ушей ту понтовую шелуху, которую я добавил в свою речь для убедительности, и уверенно выделил для себя основную идею. Молодец, сучонок, профессионал…
- Я понял тебя, - четко ответил он, - я ховаюсь тут девяносто шесть часов и, если тебя нет, возвращаюсь в Москву. А свечку я сам тебе поставлю, не беспокойся. Все правильно?
