привязан к подмостям наподобие буквы «Х». Его руки и ноги были разведены в разные стороны и грубо прикручены проволокой, причинявшей ему сильную боль. Он понимал, что все кончилось, надеяться на продолжение жизни нет смысла, и думал только о том, какие мучения его ждут перед смертью.
Палач тем временем открыл дипломат и восхищенно выругался.
– Во, бля! Гля, пацаны! Бабки!!!
Он вытащил из дипломата несколько пачек долларов и потряс ими в воздухе.
– Ни хрена себе! – радостно завопил Груша. – Точно, бабки!
– И главное – много! – поддержал его Теремок.
– Ладно, это бабки. А это что? – и Палач поднес документы к глазам Тюри.
– Не твое дело, – сквозь зубы ответил Тюря и сплюнул кровь.
– Ну, не мое так не мое. Эй, слышь, иди сюда! – Палач обратился к Теремку, только что набравшему полную грудь терпкого дыма.
Тот торопливо передал косяк Груше и, задержав дыхание, поспешил на зов.
– Этот козел говорит, что это, – Палач потряс документами, – не мое дело. Может быть, это твое дело? Как ты думаешь? Сделай-ка ему, как тогда Банщику. Помнишь?
Теремок выпустил дым и обрадованно ответил:
– Помню-помню! Щас сделаем!
В глазах Теремка, и так-то склонного к садизму, а теперь еще и сильно обкуренного, засветились нехорошие огоньки.
Он вытащил из заднего кармана опасную бритву, открыл ее и начал медленно играть перед лицом Тюри страшным сверкающим лепестком. На его искаженном лице появилось странное выражение, а в углах рта выступила пена.
– Щас мы тебе будем делать чик-чик. А потом чук-чук. А потом снова чик-чик. Ты думаешь, я тебе буду фасад расписывать? Не-е-ет, – протянул он нежно. Мы тебе будем чик-чик делать.
И он опустился перед Тюрей на колени.
Палач и Груша стояли в стороне и, передавая друг другу косяк, следили за происходящим.
Теремок несколькими ловкими движениями бритвы распорол брюки Тюри, затем аккуратно потрудился над его трусами и, театральным жестом отбросив в сторону вырезанные лоскуты, поднялся на ноги и отступил на два шага.
– Чик-чик! – торжественно произнес он, воздев бритву к небу.
Его рука попала в солнечный луч, и опасное лезвие засверкало, как маленькое кривое зеркало.
Тюря стоял, распятый на грязных подмостях, а его обнаженные гениталии беззащитно висели между широко раздвинутых ног. Глаза Тюри были крепко зажмурены, а на челюстях играли желваки.
Теремок обернулся к Палачу и ждал дальнейших команд.
Наступила тишина.
Палач, отбросив докуренную пятку, смотрел на Тюрю и молчал.
Будучи очень жестоким беспредельщиком, он тем не менее не любил маньяков, потому что в глубине души небезосновательно считал их тайными пидарами. И сейчас он видел перед собой стопроцентного маньяка во всей красе.
Помолчав минуты две, он подошел к Тюре и сказал:
– Ладно, ты умрешь быстро. Это тебе, падла, за Корявого.
– Но ведь я его не убивал! – воскликнул Тюря.
– А я знаю, – ухмыльнулся Палач. – Но для начала сдохнешь ты. Потом все остальные из команды Арбуза, а потом уж и до него самого доберемся.
После этого он достал «макаров», передернул затвор и, не затягивая страшной минуты, выстрелил Тюре в сердце. Тюря вздрогнул, уронил голову на грудь, и его тело обвисло на привязанных ржавой проволокой руках.
Отвернувшись от мертвого Тюри, Палач убрал листовку в карман и сказал:
– Поехали.
Обкуренному Груше было все равно, а Теремок, уже раскатавший губу и представлявший, как он будет чикать Тюрю, был жестоко разочарован. Но зная, что Палач шутить не любит, он, надувшись, как обиженный ребенок, молчал.
Они вышли во двор, и раздосадованный Теремок с размаху ударил ногой по заднему крылу тюриной «пятерки». На беду, его ступня угодила под резиновую накладку на бампере и застряла там. Потеряв равновесие, он свалился на спину и попал растопыренной пятерней прямо в кучу говна, вокруг которой валялись испачканные смятые бумажки. Говно выдавилось между его пальцами, и Теремка аж перекосило от отвращения. Груша заржал, а Палач неодобрительно покачал головой и сказал:
– Отмывайся где хочешь, а то поедешь в трамвае.
Теремок, однообразно ругаясь, направился к ржавой бочке, наполненной мутной водой. В воде плавал презерватив.
Отмыв кое-как руки, Теремок поднял с земли щепку, подцепил с земли малую толику дерьма и написал на капоте «пятерки» короткую фразу.
«Привет от Корявого!»
Затем беспредельщики уселись в «Форд» и, выехав из двора полуразрушенного дома, отправились в кафе «Обезьяна Чичичи» на Чкаловском.
Расположившись за угловым столиком и попивая кофеек, они тихо, чтобы не привлекать к себе внимания, радовались неожиданно свалившемуся на них богатству и соображали, как бы еще насолить Арбузу. Об этом думали Груша и Теремок, а Палач сидел молча и усиленно размышлял о чем-то другом.
– Слышь, – обратился к нему Теремок, – а что мы будем с бабками делать? Ведь там на всех троих до конца жизни хватит.
Палач вздрогнул, оторвавшись от своих нелегких мыслей, и, взглянув на Теремка, ответил:
– До конца жизни, говоришь? Между прочим, этот миллион искать будут. Но я знаю, что нужно делать. Поехали!
Быстро допив кофе, братки вышли на улицу и уселись в «Форд».
Палач, сев за руль, завел двигатель и сказал:
– Значит, так. Сейчас мы поедем в одно место, где спокойно будем решать вопрос о бабках. Сумма серьезная, и нужно сделать все по уму.
– Ух ты! – сообразил наконец Груша. – Класс! Мы разделим бабки – и мама, не горюй! Во, бля, ништяк! Ух, ништяк!
Палач смотрел вперед, на дорогу, и молчал. Потом сказал:
– Все, хватит базарить. Подъезжаем.
«Форд» переехал через Ждановку и повернул в сторону Петровской косы. Теремок, знавший, что Петровский проспект упирается в Яхтклуб, спросил:
– Это мы в Яхт-клуб едем, что ли?
– Нет, ответил Палач, – поближе.
На Петровском проспекте было пусто. Ни машин, ни людей. «Форд» двигался между двух промышленных заборов, в которых кое-где были ворота, принадлежавшие разным организациям. Остановившись у ворот, выкрашенных в синий цвет и имевших кривую надпись «Кислота», Палач остановил машину и, не выключая двигателя, сказал:
– Все, приехали, выходим.
Теремок с Грушей, спеша решить вопрос с миллионом, тут же выскочили из машины и стали по- деловому озираться по сторонам.
Палач не торопясь вылез после них, тоже посмотрел по сторонам и, убедившись, что на проспекте никого нет, вынул из кармана Тюрин «макаров» и выстрелил Теремку в голову, а Груше в грудь.
Оба повалились на землю, не успев даже удивиться.
Палач выстрелил еще два раза, и в головах двух жадных и глупых убийц появилось еще по одной дырке.
Потом он сел в «Форд» и уехал.
Выезжая обратно на Петроградскую, Палач усмехнулся и произнес фразу из фильма «Свой среди
