Запел он так отрадно, что отрада И до сих пор звенит во мне струной. Мой вождь, и я, и душ блаженных стадо Так радостно ловили каждый звук, Что лучшего, казалось, нам не надо. Мы напряженно слушали… (Чистилище, II, 112–118)
Эта канцона Данте, которую он снабдил длинным ученым комментарием, насыщена двойным и тройным смыслом; поэт включил ее в третью книгу трактата «Пир» и посвятил Беатриче, достоинства и красоту которой прославлял:
В ее явленье радость всех времен, И в облике ее блаженство рая. На очи и уста ее взирая, Амор принес ей множество даров. Наш скудный разум ею превзойден. Так слабый взор луч солнца, поражая, Слепит… (Пир, III. Пер. И. Н. Голенищева-Кутузова)
Впрочем, нас в данном случае интересуют не собственно литературные достоинства или скрытый смысл канцоны, а ее музыкальное сопровождение и, более широко, проблема связи любовной поэзии и музыки во времена Данте.
Прежде всего, перед нами встает непростой вопрос: по мнению некоторых комментаторов, процитированная канцона Данте вовсе не была положена на музыку его другом композитором Каселлой — по той простой причине, что во времена Данте канцоны были предназначены для чтения, а не для исполнения в качестве песен. Если предположить, что рассказ Данте правдив и Каселла пел ему его собственную канцону, положив ее на музыку, то музыка «не только не могла добавить красоты к поэтическому тексту, но и, вероятнее всего, утяжеляла его».[313] Высказывается даже мнение, что эта музыка, если она вообще существовала, скорее всего представляла собой своего рода импровизированный речитатив, что объясняет практически полное отсутствие записей инструментальной музыки. Вместе с тем вполне вероятно, что этот вид музыкального аккомпанемента не являлся оригинальным произведением, он заимствовался из провансальской или французской, иногда из церковной музыки, под которую исполняли светские тексты (так называемый contrafactum). Может быть, стихи и музыка рождались одновременно, в зависимости от таланта автора. В любом случае, «эпоха Данте знаменовала собой конец изначальной идентичности двух этих искусств. В дальнейшем канцона отбрасывает свою музыкальную оболочку, чтобы стать чисто литературным произведением».[314] Но от чего отказалась канцона, то приобрел другой литературный жанр — баллада, структура которой сводилась к единственной строфе, а поэзия «приобретала традиционный тон», из чего следует, что «стихи служили всего лишь поводом для пения».[315]
Впрочем, оставим эту сложную проблему, от решения которой специалисты далеки. Поговорим об инструментах, хотя бы о наиболее известных, упоминаемых в сочинениях Данте, таких, как арфа, волынка, цитра, гитара, рожок, жига, лира, лютня, труба. К ним можно добавить несколько смычковых: кротту, ребек и виолу. Мы не ставим перед собой цели написать историю музыки, ограничимся поэтому несколькими инструментами, менее всего знакомыми нашим современникам, не являющимся специалистами по истории средневековой музыки. Скажем несколько слов о жиге (giga), которую Данте упоминает в связи с арфой (Рай, XIV, 118). На этом инструменте, имевшем различное количество струн, играли с помощью смычка. Текст Данте дает основание полагать, что жига могла служить и щипковым инструментом (этим объясняется ее сближение с арфой). Но была ли она таковым в действительности? Трудно сказать. Сколько имела струн — одну или несколько? И это неясно. Как бы то ни было, жига издавала приятные, сладостно-нежные звуки, почему и появляется в той грандиозной, многозвучной симфонии, какой является «Рай». Несколько слов об арфе, которую Данте связывает с жигой. Арфе в Средние века приписывали воистину чудесные свойства: она могла «изгонять злых духов, останавливать бег водных потоков и движение военных отрядов».[316] Благородный, аристократический инструмент, арфа имела тогда в общем и целом известную нам форму, с той лишь разницей, что ее передняя часть была прямой, а не изогнутой. А вот лира, также встречающаяся у Данте (Рай, XV, 4 и XXIII, 100), имела две разновидности — щипковую и смычковую. Данте имел в виду скорее всего первую. Что касается лютни, один раз упомянутой в «Божественной комедии» (Ад, XXX, 49), то примечательно следующее: именно Данте впервые в итальянской литературе называет этот инструмент; следовательно, он только начал входить в употребление (как известно, лютня происходит из Персии, в Европу была завезена арабами, которые и дали ей название). Были две разновидности лютни: длинная, от которой отказались еще в раннее Средневековье, и короткая, получившая распространение в эпоху Данте. Не исключено, что поэт имел в виду некую промежуточную форму, ни длинную, ни короткую (различие в длине определялось длиной грифа). Была известна виола (как и лютня, признанная «благородным» инструментом). Упомянем cennamella, представлявшую собой разновидность волынки с двумя самшитовыми трубами, одна из которых издавала звуки, а другая служила для надувания. Использовались также рота — разновидность гитары; собственно гитара; флейта; самбука — струнный инструмент треугольной формы; ребек — смычковый инструмент, издававший пронзительные звуки; трубы различной длины (tube — более длинные и trombe — более короткие), гобои (oboe). В завершение разговора напомним очаровательную сценку из «Декамерона», хотя и относящуюся к несколько более позднему времени, но, несомненно, отражающую нравы и обычаи времен Данте. Молодые герои «Декамерона», юноши и девушки, бежав от свирепствующей в городе чумы, устроились на большой красивой вилле среди живописных холмов. Ужин закончен. Слуги убирают столы, накрытые в одном из залов. Королева дня отдает распоряжение принести инструменты, и по ее приказу Дионео берет лютню, Фьямента — виолу, дуэтом начинают играть танцевальную мелодию. Дамы и кавалеры во главе с королевой образуют круг (carola) и медленно танцуют. После танца наступает черед песен, весьма приятных и веселых. И так они проводили все вечера, пока королева не отдавала распоряжения расходиться по комнатам.
О музыкальной жизни Флоренции того времени никто не рассказывает лучше Данте. Его теоретические знания в этой области огромны, судя по трактатам «Пир» и «О народном красноречии». Он достаточно хорошо знаком с музыкой трубадуров, вспоминает Бертрана де Борна (Ад, XXVIII, 118–142), Арнаута Даньеля (Чистилище, XXVI, 115 и след.), Джираута де Борнеля (Чистилище, XXVI и «О народном красноречии»), Фолько Марсельского (Рай, IX и «О народном красноречии»), Тибо Наваррского («О народном красноречии»), Аймерике де Пегийяне («О народном красноречии»). Он хорошо знает духовную музыку, цитирует Asperges me («Окропи меня») (Чистилище, XXXI, 98), Sperent in te («Да уповают на тебя») (Рай, XXV, 98), Summae Deus clementiae («Бог высшей милости») (Чистилище, XXV, 121), Beati pacifici («Блаженны миротворцы») (Чистилище, XVII, 68–69), In te, Domine, speravi («На тебя, Господи, уповаю») (Чистилище, XXX, 83) — и многие другие. Можно сказать, что музыка, в сочетании с танцем и без него, пронизывает всю «Божественную комедию». Ее присутствие,
