– То и есть, – ответил я. – Какое отношение ко мне, Николаю Григорьеву, имеет свидетельство о браке какого-то Разина Константина Александровича, которого я знать не знаю и в глаза никогда не видел? Я, в отличие от вас, ничего против господина Разина не имею. Но называться его именем не стал бы и в более благоприятной обстановке. С какой стати?! А сейчас вы, к тому же, инкриминируете ему такое малопочтенное деяние, как убийство женщины из корыстных побуждений. А вы, гражданин защитник, чего молчите в уголке, как мышь? Канцтовары свои пересчитываете? Может, займетесь вместо этого исполнением своих прямых обязанностей?
Возможно, адвокат и нашел бы что сказать в свою защиту, но Муха перехватил инициативу в свои руки. Неожиданным и, надо признать, исключительно эффектным образом: он захохотал! Уперев руки в колышущиеся бока, раскрасневшись, как первоклассник на морозе, хохотал следователь Муха. Смех у него оказался неожиданно заразительным, как у человека с отменным чувством юмора, легкой душой и чистой совестью. Этот смех до такой степени не вязался ни с фигурой, ни с личностью следака, что у всех присутствующих поневоле возникло ощущение противоестественности происходящего. Живицкий перестал обиженно вошкаться на своем стуле и глотать воздух: он вытянулся, как суслик у норы, с полуоткрытым от удивления ртом. Его глаз за стеклами очков видно не было, но их выражение представить было не трудно. Ангелина тоже застыла, раскрыв рот, хоть и не так широко, как адвокат.
Но надолго следователя не хватило, он внезапно оборвал смех и снова стал неприятным типом с грязной душой и прыщавой физиономией. Стерев с лица всякий намек на веселость, Муха как ни в чем не бывало произнес:
– Не отягощайте участь свою немотивированным хамством, гражданин Разин!
По моей спине пробежали толпы мурашек – холодных, будто только что выскочивших из морозильной камеры. Черт возьми, что же такое происходит!? Эта странная фраза просто преследовала меня, непонятным образом переместившись из его бреда в реальную жизнь.
– Тем более, что Борис Наумович – ваша единственная защита! Вы же не собираетесь давать отвод адвокату?! – продолжил следак, не столько спрашивая, сколько утверждая. Он явно был почему-то уверен, что я этого не сделаю.
Я предпочел просто согласно кивнуть головой. Мне надоело это дурацкое представление, хотелось, чтобы все поскорее закончилось и меня увели обратно в камеру. К параше! Вот уж не думал, что когда- нибудь буду мечтать о параше. А замечтаешь поневоле, когда мочевой пузырь вот-вот лопнет...
– Очень хорошо, – сказал Муха. – Собственно, цель очной ставки достигнута. Гражданка Разина признала своего мужа, а муж гражданки Разиной продолжает делать вид, что он не он и жену свою сегодня в первый раз увидел. Позиция ваша, гражданин Разин, банальна и неконструктивна. Даже странно видеть такое бессмысленное упорство перед лицом неопровержимых фактов. А факты – упрямая вещь. Вот вы человек высокообразованный, как сами подчеркнули, может, подскажете, кто именно из классиков сказал такую замечательную фразу?
– Ленин, – неожиданно раздалось из адвокатского угла.
Все без исключения посмотрели на Живицкого. Тот, задрав нос, поводил им из стороны в сторону.
– Кхм... – кашлянул Муха. – Оно и понятно, юридический ведь закончил. Ладно, переходим к процедурным вопросам. Я сейчас допишу протокол очной ставки, а затем вы и вы, – он поочередно указал листом бумаги на Лину и меня, – прочитаете его и подпишете. В конце и на каждой страничке, внизу. Пишите...
– Я ничего подписывать не буду. Ни сейчас, ни потом, – осадил его я, снова перебив на полуслове.
– Послушайте, Константин Александрович, – тут же заблеял Живицкий, – это бессмысленно! К тому же вы не имеете права...
– Имею, – перебил я, не дав адвокату развить тему. – Вы будете смеяться, гражданин защитник, но о своих правах я осведомлен неплохо. Оформите отказ от подписи – или мне надо вам рассказать, каким образом это делается?
– А откуда вам все это известно? – встрял следак, очевидно надеясь хоть в чем-то меня ущучить.
– Мы так много сегодня говорили о моей высокой образованности, что напоминать вам об этом еще раз будет уже чересчур! – ответил я. – Так что закончить процедурные вопросы вы можете и без меня!
Муха некоторое время вглядывался в меня. Он не знал, как ему на такое поведение реагировать и что предпринять, чтобы сохранить лицо. Сопел, покусывая губы, постукивал карандашом по столу. Ну давай же, сука ты комнатная, зови вертухая! Мне уже так хотелось в туалет, что я готов был начать мочиться Мухе на стол. Но я надеялся, что мусорам не заметно мое нетерпение. Если заметят – начнут кота за гениталии тянуть. Просто так, чтоб поиздеваться!
По всей видимости, Муха нажал кнопку, приделанную где-то под столешницей, потому что за моей спиной загремел засов и открылась дверь.
– Уведите! – бросил конвойному следователь.
Я встал и вышел из кабинета.
Глава 4
О ВРЕДЕ СЛЕДСТВЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ
Все эти дни у меня не шел из головы наш первый разговор с Бахвой. Никак не мог я понять этого человека. С одной стороны, Бахва ко мне откровенно благоволил. Причем не только из-за необходимости иметь при себе «домашнего врача», что при его состоянии здоровья было объяснимо. Нет, он по- человечески симпатизировал мне и не скрывал этого. Да и мне Бахва был симпатичен, несмотря на его категорическое отрицание всего, что было связано с моим тюремным прошлым. Наверняка имелись на то серьезные причины, иначе такому правильному вору, как Бахва, хвост не прищемить. Оч-чень серьезные причины... Интересно, какие? На сегодняшний момент об этом можно только гадать. Что ж, тоже неплохая гимнастика для ума.
И о гимнастике для тела я тоже не забывал: все свободное время в камере умудрялся посвящать физическим упражнениям. И самым простым, и посложнее, китайским и индусским, а часто просто импровизируя, следуя за потребностями организма. Потому что знал, что в покое меня не оставят. Фортуна иногда делала мою жизнь исключительно увлекательной, но никогда – спокойной. Разве так, ненадолго, чтобы отлежался и пришел в себя.
Я как раз занимался своей замысловатой гимнастикой, когда пришел вертухай. Надзиратель был новый, его я видел в первый раз. Отутюженный такой, наглаженный, как будто на парад собрался.
Я шел, привычно опустив голову и сложив руки за спиной, но не мог не заметить, что ведут меня не туда, куда обычно. До сих пор меня выводили только в Мухин кабинет на допросы. А теперь маршрут пролегал совсем в другую сторону. С сожалением подумал о том, что совсем не ориентируюсь в «Крестах». Но была в этом и светлая сторона, несомненно. Я даже улыбнулся: куда хуже было бы, если бы я уже знал «Кресты», как дом родной.
В какой-то момент появилась мысль, что следак сдержал угрозу и меня ведут в пресс-хату. Вмиг стало дурно и прошиб холодный пот: а ведь у меня даже бритвы нет. Это в ту, первую, ходку Бахва дал мне ее и научил, как спрятать между пальцами рук, чтоб мусора не спалили. А там, в хате, мне оставалось всего- навсего вспороть себе брюхо. Тогда в первый момент казалось, что я никогда не смогу этого сделать. Но Бахва сказал:
– Из этих пресс-хат выносят таких, навроде тебя, либо жмурами, либо инвалидами опущенными. Понимаешь? И не люди они уже после этого. Не проживают и года. Знал, к примеру, одного паренька, вроде тебя, образованного! Тот тоже по мокрухе шел – убийство из-за ревности. И тоже в несознанку вздумал
