– Так ты заметила, что нравишься мне?
– Конечно. И давно!
– А я думал, что только один знаю, – растерянно проговорил он, и она засмеялась – засмеялась тихо, не обидно, как бы про себя.
– А я все боялся подойти. Думал, вдруг прогонишь!
– Ну и что! Мало ли ребят, кому девушки отказывают в ухаживании. Ничего обидного в том нет. Насильно мил не будешь.
– Это верно, – проговорил Яким, вспомнив Авдотью.
Они стали встречаться каждый вечер, и она даже привела его на посиделки. Парни встретили Якима настороженно, но рядом с ним постоянно крутилась Ефросинья, и никто не решился задраться: видно, она верховодила среди сверстников и ее побаивались!
Когда он проводил ее до дома в третий раз, она, взяв ладонями за щеки, притянула его к себе и поцеловала в губы. У него закружилась голова, а улица полетела куда-то кувырком. Идя домой, он с ликованием в душе решил, что обязательно женится на этой замечательной девушке.
Так уж сложилось в их семье, что Якиму его старший брат Федор был за отца, без его совета и одобрения он ничего не делал. Брата в Суздале не было, он недавно женился и уехал в имение своей жены. Якиму пришлось отправляться туда.
Федора застал на скотном дворе, он распекал работника, который вовремя не задал корма коровам.
– Где ты был утром во время дойки? – орал он на здоровенного, заросшего густой щетиной мужика. – Спал, наверно, под боком женушки и про обязанности свои забыл!
– Да ить я… – начал было оправдываться тот, но Федор не давал ему спуску:
– Сколько раз я тебя заставал спящим на скотном дворе? До каких пор будет продолжаться это безобразие? Сегодня же выкатывайся из моего имения со всеми пожитками и отправляйся на все четыре стороны!
– Боярин, в последний раз! Буду изо всех сил стараться, живот положу ради скотины, только оставь Бога ради, не выгоняй!
– И не проси! Сегодня же чтобы духу твоего не было!
Когда вышли со скотного двора, Яким сказал Федору:
– Что ты с ним так строго? Ну поругай, ну попугай еще разок, но выгонять из дома семейного человека?!
– А что делать? Разленился совсем. Куда ни поставь, ничего не хочет делать. Вот бы лежать ему и днем, и ночью, а вместо него кто-нибудь трудился.
– А жена что, лучше его?
– Такая же лежебока. Удивляюсь, как она младенцев своих во сне не задавила. Два сапога пара!
– И много у них детей?
– Да как у всех, пяток, если не больше.
– И куда они теперь пойдут?
– Как куда? К Ефимии. Будут умолять, чтобы заступилась, а той только этого и надо. Любит быть добренькой и милостивой. Простит и этих. А ты чего приехал?
– Разговор есть серьезный.
– Ишь ты!
Потом, кинув на него пристальный взгляд, произнес уважительно:
– Вымахал ты за последнее время, совсем взрослым стал. Да, бегут года! Старые старятся, молодые растут. – И вздохнул притворно, видно подразумевая под старящимся человеком самого себя – ему же было тогда двадцать два года.
Увидев в начале разговора хорошее предзнаменование, Яким не стал тянуть и сразу перешел к делу.
– Жениться я надумал. Вот за советом к тебе приехал.
– Жениться – это хорошо, – одобрительно проговорил он. – Я вот женился, совсем другим человеком стал. Намного серьезней и основательней. Все пустые мысли из головы вылетели. Но столько забот сразу наваливается, успевай поворачиваться. Что, и невесту подыскал?
– А как же, есть и невеста.
– Из богатых?
– Не очень.
– Это, брат, плохо. Любовь – она, конечно, великая вещь, но длится не больше пяти-шести лет. А вот богатство дается на всю жизнь!
– У кого-то и любовь бывает вечной.
– Ну, это ты сказки рассказываешь. Я же все больше вижу вокруг, как супруги ругаются и дерутся.
– Милые ругаются, только тешатся.
– Эко ты, брат, набрался разной ерунды, слушать тошно! Ну ладно, давай зайдем в терем, поедим поплотнее, разговор веселее пойдет.
Челядь быстро собрала на стол.
– А где Ефимия? – задал вопрос Яким.
– К подруге укатила супружница, – скривив жесткие губы, ответил Федор и предложил: – Налить?
– Нет, не хочется.
– Совсем не пьешь или иногда пригубливаешь?
– В рот не беру.
– Это хорошо. А я, брат, стал баловаться. Как прибыл в это захудалое имение, как взялся латать в нем дыры, не могу обойтись без хмельного. Устаю к вечеру, хоть выжимай. А бокальчик-другой помогает.
Выпил, принялся за еду. И почти тут же начал ворчать:
– И приготовить не могут как следует. У нас какие наваристые шти готовят, блины какие пышные пекут, пирогами можно просто объесться! А тут то недосолят, то пересолят, то черт-те знает какую бурду наварят, в рот не возьмешь.
– Ты, брат, просто придираешься, – сказал Яким, пробуя мясные шти. – По-моему, не хуже наших сварены, а мясо мне даже больше нравится. У нас его всегда переваривают, на вкус как мочало получается. А тут оно чуточку недоваренное, сочное, прямо пальчики оближешь!
– Тебе всякое впору, только бы побольше! Ну ладно об этом. Ты мне лучше расскажи о своей невесте, кто такая, из какого роду-племени.
– Да какого роду, коли из ремесленных…
– Из ремесленных? Ты, родовитый боярин, собираешься жениться на незнатной? И каким же умом думал?
– Я люблю ее.
– Любит он! – всплеснул руками Федор. – Но хоть приданым ты интересовался? Сколько тебе дадут за нее?
– Я достаточно богат и без этого.
– Я тоже богат! – вскочил с места Федор и забегал по трапезной. – Наравне с тобой! Одинаковые у нас с тобой богатства – ни больше ни меньше! А ведь все время думал о приращении! И женился не на какой- нибудь захудалой девице, у которой выехать в честной народ не на чем, а взял богатую одинокую женщину с обширными землями и угодьями! Вот как я поступил. Так и тебе советую сделать!
– Ты – это ты, а я – это я, – уперся Яким. – Все равно женюсь на моей Ефросиньюшке.
– Не будет тебе моего благословения! А я тебе и отец, и мать в одном лице!
– Обвенчают и без твоего согласия.
Федор остановился посреди помещения, стал глядеть на брата. С детства знал его упрямый характер. Вроде и мягковат, и уступчив, но если что-то задумает, обязательно сделает по-своему, ни за что не переубедишь. Верхняя губа у него тонкая, а нижняя пухленькая, но когда заупрямится, они превращаются в узкую полоску, а взгляд темнеет и становится непроницаемым – все, близко не подходи! Это он и прочел сейчас на лице Якима. Поэтому сразу осекся, обмяк и неловко присел на место, принялся за хлёбово.
Наконец спросил глухим голосом:
