была неглубокой. Он чертыхнулся, помахал рукой, потом оторвал от своей рубашки ленточку материи и замотал рану. Гостомысл надеялся, что они уйдут домой, но хозяин продолжал косить, как будто ничего не случилось.
Когда солнце начало склоняться к закату, пошли домой. Гостомысл еле переставлял ноги, все его тело было разбито усталостью. «Приду и грохнусь в постель, – думал он. – Ничего не надо – ни еды, ни питья. Только отдых. Заснуть мертвецким сном и спать, спать, блаженно растянувшись...»
Однако, поставив в сарай косы, Веланд позвал Раннви, и они пошли к лодке. «Сети проклятые, сети! – вспомнил Гостомысл. – Надо их выбирать из моря, а у меня нет сил!»
На этот раз он греб, не только не стараясь перещеголять Раннви, но лишь бы не отстать. К удивлению, едва отплыли на некоторое расстояние от берега, почувствовал, что к нему возвращаются силы. «Второе дыхание! – вспомнил он. – Сколько раз с мальчишками заигрывались до того, что с ног падали, а потом откуда-то силы брались. Говорили тогда: «Второе дыхание появилось!» Вот и на этот раз у меня точно такое же повторяется».
Это воодушевляло и радовало. Пусть он и раб, но все равно не хотелось казаться слабым и беспомощным.
По разноцветному буйку Веланд быстро нашел свои сети. Посидел, немного подумал, уронил скупые слова:
– Рана пустяшная, но в соленую воду нельзя. Я сажусь за весла, а вы выбираете сети.
Гостомысл и Раннви перешли на корму и встали рядом друг с другом. Гостомысл мельком взглянул на сына хозяина и заметил, что у него покрытый веснушками маленький вздернутый носик и пухлые щечки, и подумал, что внешностью он пошел не в отца, а в мать, а вот скверным характером неизвестно в кого, видно, сам в себя.
Раннви склонился над водой и потянул светлую, изъеденную морской водой бечевку, на которой держалась сеть. Он тянул изо всей силы, но снасть не поддавалась. «Мало каши ел», – проговорил про себя Гостомысл, обеими руками уцепился, напрягся, и сеть пошла. Они выбирали из ячеек рыбу, а Веланд укладывал особым образом сеть. Ловилась одна сельдь, видно, угодили в центр косяка. Скоро дно лодки было завалено рыбой. Ее серебристые бока краснели в лучах заходящего солнца, груда рыбы била хвостами, разевала широкие рты, немигающими глазами глядела в высокое небо. Отец и сын переглядывались между собой, на их лицах играли довольные улыбки.
Немного передохнув, стали кидать сети в море. Веланд греб, Гостомысл подавал, Раннви спускал их в воду. Работа шла ходко, без сбоев, и скоро последние поплавки скатились с кормы и запрыгали по глянцевой поверхности воды.
– Вот и все! – радостно произнес Раннви, встал во весь рост на корме и, точно птица, раскинув в стороны руки, звонко закричал: – Сбегайтесь, рыбки, большие и малые!
Потом легким движением скинул с головы шляпу, и по спине заструилась волна длинных густых волос, и Гостомысл вдруг понял, перед ним стоит вовсе не паренек, а девушка, что эти два дня он общался не с подростком, а с юной особой! Только тут он обратил внимание на гибкий стан, слегка выпирающие из-под стеганой фуфайки маленькие груди и с трудом подавил в себе возглас удивления. Вот лопух, совершенно лишенный наблюдательности! Теперь он понял, почему отец не взял Раннви копать огород и косить сено, а оставил возле матери. А он-то подумал, что тот бережет своего сыночка от тяжелой работы!
Раннви между тем накинула на голову шляпу (волосы остались распущенными и спадали ниже спины) и села возле Гостомысла, они взялись за весла и погребли к берегу. Гостомысл искоса поглядывал на нее. Удивительно, как он мог не заметить раньше этих длинных ресниц, мягких очертаний лица, пухлых губок!.. Он стал уже проникаться к ней теплыми чувствами, как вдруг она грубо бросила ему:
– Греби ровнее, раб! Видишь, лодка виляет!
«Стерва она была, стервой и осталась», – в сердцах заключил он и отвернулся.
Пристали к берегу, вытащили лодку на песок, убрали все снасти. Рыбу отнесли в холодильник – глубокий погреб, набитый льдом. Как потом узнает Гостомысл, за рыбой два раза в неделю приезжал перекупщик и отвозил в горы, продавая там скотоводам и охотникам; с гор он доставлял мясо, шкуры, металлические изделия.
На ужин в этот раз были сыр, масло, по бокалу сыворотки и паре яиц диких птиц, которые собирались на берегу фиорда. Семья ела за столом, а он в своем углу. Раб – не человек!
После ужина сразу завалился в постель и словно рухнул в глубокую, темную пропасть. Только раз встал, попил воды и тотчас уснул. Утром его снова разбудили с восходом солнца. И вновь сети, за ними починка порванных снастей, косьба на лугу, ремонт покосившегося забора, опять море. На сей раз выбирали богатый улов осетра. Гостомысла поражала выносливость рыбаков. Ладно он, раб. Его заставили, и он шел работать. А они добровольно обрекали себя на изнурительный труд от рассвета до заката, Гостомысл несколько дней работал рядом с ними, у него от недосыпа слипались глаза, он был разбит от непосильного напряжения, а у них такой труд является повседневной жизнью. Когда они по-настоящему спят, когда вволю отдыхают?
Но вот наступил большой праздник – день Тора, бога, схожего со славянским Перуном. К нему готовились заранее, по вечерам только и разговоров было о стряпанье пищи и варке питья. Как понял Гостомысл, праздник отмечали по очереди в доме каждого жителя поселка. На сей раз гостей принимать должен был Веланд. Они с Гудни завели большую бочку пива и много старались, чтобы оно получилось вкусным. Когда было готово, пригласили пробовать соседей. Рыбаки приходили, медленно, неторопливо брали бокалы и с достоинством выпивали, после чего громко крякали и хвалили:
– Пиво отменное. Без горького привкуса хмеля.
В праздник никто из рыбаков в море не вышел. В доме Веланда были поставлены длинные столы, на стены развесили ковры, красочное оружие, цветы, вышивки; соседи наносили различной еды, поставили кувшины с вином и медовухой, начался пир. На почетном месте сидел хозяин, гости рассаживались по мере прибытия, женщины занимали отдельную лавку. Обслуживали присутствующих рабы поселка, тенями шнырявшие по помещению.
Сначала хозяин велел принести большой рог, его наполняли вином, каждый произносил тост и осушал до дна. После этого один рог наливался на двоих, как правило, это были муж и жена, но иногда просто друзья или подруги, или брат и сестра, или братья. Потом каждый брал свой рог или бокал, и пиршество становилось всеобщим. Тем, кто опоздал, наливали карательный рог. А затем начинались состязания между некоторыми ярыми любителями застолий: кто больше выпьет. Эти соревнования вызывали бурный восторг пирующих, они делились на две стороны: часть поддерживала одного участника, остальные выступали за другого. Скоро все опьянели, некоторые стали орать песни, другие вели глубокомысленные беседы. Гостомысл, которому вменялось наполнять опустевшие бокалы вином или пивом, оказался невольным слушателем.
– Вот ты скажи мне, Глум, сын Вилибальда, – говорил Веланд, обняв своего соседа, – что за молодежь пошла? Не хотят трудиться так, как трудимся мы, как трудились наши предки!
– Плохая пошла молодежь, не то что наше поколение! – подтверждал Глум, сын Вилибальда.
– Чем веками жил наш поселок? Мы возделывали землю и ловили рыбу в море. Так, Глум, сын Вилибальда?
– Совершенно верно, Веланд, сын Готфрида.
– Мы разводили много скота и гоняли его на пастбища в горы. Там мы получали много молока, делали сыры, творог, масло, простоквашу...
– Абсолютно правильно, все делали!
– А скота мы столько забивали, что мяса хватало не только на всю зиму, но в ледниках оно лежало почти до осени. Так ведь, Глум, сын Вилибальда?
– Тысячу раз так, Веланд, сын Готфрида!
– А сейчас молодежь не желает трудиться. За моря в разбой ударилась!
– Точно, точно, за легкой добычей погналась!
– У меня двое сыновей было. Где они теперь?
– Да, где они?
– Уплыли в какую-то Англию, и следы их потерялись. Были они моими верными помощниками в труде, были моей надеждой под старость. Но вот сгинули в погоне за наживой, и остался я один-одинешенек с
