Она поняла намек, ответила, кинув на него игривый, непокорный взгляд:
– Как скажешь...
В лесу было прохладно и тихо, только кроны деревьев слегка качались, по земле плавали расплывчатые тени. Все это настраивало на близость, и он осторожно обнял ее за пояс; она не отстранилась.
– Мне кажется, я не иду, а плыву среди мелколесья и высоких трав, – тихо произнес он, наклоняясь к ее уху.
– Я тоже ног не чувствую, – призналась она ему. – Такая легкая, словно воздушная.
– Представь себе, идем, идем вот так и вдруг взмываем вверх к верхушкам деревьев...
– И летаем среди них, раскрыв руки...
– А под нами белочки прыгают, орешки грызут...
– И вдруг из чащобы леший вываливается...
– Громадный такой, с зелеными немигающими глазами.
– А уж лохматый! Страсть глядеть, как волосами зарос!
– А мы не боимся его и улетаем на полянку!
– Где русалки гуляют, песни поют.
– Э, с ними шутки плохи, они могут околдовать и в омут затащить.
– Страсть какая!
– А я тебя спасу. Обниму вот так, и никакая русалка не тронет!
Он привлек ее к себе и поцеловал. У нее подкосились ноги, она прижалась жаркой щекой к его груди, прошептала:
– Ты правда любишь меня?
– Как в соборе увидел, места себе не нахожу.
– А твои родители знают о наших встречах?
– Нет. Я ничего не говорил.
– Они будут против?
– Не знаю. А твои?
– Отец даже не допускает такой мысли.
– Да, дела-а-а...
Она вздохнула, сказала:
– Может, что-нибудь придумаем?
– А что?
– Как бы их примирить...
– Многолетняя вражда... Не знаю.
Вечер перед ее отъездом был самым тяжелым. Сначала они поругались. Ничего вроде не предвещало размолвки. Встретились на краю леса, углубились в чащу, на ходу целовались.
– Соскучилась по Новгороду? – спросил он.
– Немного. По маме особенно. А ты?
– Да так себе. Чернигов красивый. У нас детинец мощный, ничуть киевскому не уступает. А собор Спаса Преображения считаю даже изящнее Софийского собора.
– Послушаешь тебя, так не Чернигов, а пуп земли Русской! Ты нашего Новгорода не видел!
– Зато слышал. Построен среди болот, весь деревянный. Даже крепостные стены из бревен сложены.
– Ну и что! У нас три каменных собора – Софийский, Николы на Дворище и Юрьевский! Да еще Антониев монастырь строится, огромный-преогромный!
– Все равно далеко Новгороду до Чернигова. У нас сады какие, как они по весне цветут, нигде нет такого!
– И у нас есть сады! И у нас они цветут по весне! Подумаешь!
Они пошли молча, надувшись друг на друга. Никто не собирался начинать разговор первым и, может, так и расстались бы не попрощавшись, только вдруг Пригожа задела башмачком за выступавшую жердь и чуть не упала. Он ее поддержал. Они засмеялись, размолвки как не было. Стали говорить о пустяках.
Перед расставанием она прижалась к его груди щекой и проговорила страстно:
– Я так не хочу расставаться с тобой! Я так люблю тебя! Что нам делать? Родители мои за тебя замуж не отдадут. Так же настроены и твои, я это чувствую. Неужели мы должны расстаться навсегда?
– Может, мне умыкнуть тебя?
До принятия христианства существовал обычай, когда жених похищал невесту по ее согласию, а на другой день в семью невесты приводил корову или несколько овец. Таким образом брак приобретал законную силу.
– Не пройдет, – ответила Пригожа. – Это у простого народа такой обычай еще сохраняется, и то кое-где в глухих уголках Руси. Если же мы убежим, нас церковь не обвенчает. И никто законным наш брак не признает. Намучаемся всю нашу долгую жизнь, и дети с нами горя хватят.
Всеволод понимал справедливость слов Пригожи и не возражал.
– Ничего, как-нибудь родителей своих я уломаю, – не слишком твердо обещала она. – А ты своих подготовь.
– Обязательно. И жди меня в гости в Новгород. Прискачу, как только случай подходящий подвернется!
Едва Пригожа с отцом подъехала к княжескому дворцу в Новгороде, как навстречу выскочила челядь, стала заниматься лошадями, повозками и вещами, а Добраслава громко и испуганно зашептала на ухо Мстиславу: «Сваты приехали из Владимира-Волынского, сватают нашу Пригожу за князя Ярослава Святополковича! Уже неделю живут во дворце, объели совсем. Хорошо, что вы наконец-то вернулись!»
– Это что им так приспичило? Мы – в отъезде, а они к нам во дворец являются! Могли и погодить.
– Откуда им знать. Владимир-Волынский – вон где, у Карпат! Сколько дней добираться. Это не к соседке сбегать.
– Ну ладно, ладно. Сначала в баню сходим, дорожную пыль смоем, потом гостей будем принимать. Ты Пригожу подготовь. А то девка с норовом, как бы чего не отчудила!
Пригожа приходилась Добраславе падчерицей, но она искренне любила ее и по-матерински относилась к ней, Пригожа отвечала ей доверием и почтительностью.
Добраслава метнулась к дочери, которая вылезала из возка.
– Как добралась, Пригоженька? Не растрясло в пороге?
– Всякое бывало. Но я часто пересаживалась на коня, верхами ехала. Такое наслаждение, вся окрестность видна. Не то что в возке, как в запертом сундуке.
– Пойдем вместе в баню, помою я тебя.
– Обе помоемся! Как в детстве бывало!
У Добраславы на глаза навернулись слезы. Окончилась беззаботная пора дочери, теперь до гробовой доски забота на заботе, круговерть дел с утра до поздней ночи. Да еще какой муж попадется...
Когда вернулись из бани, мать подала Пригоже праздничное платье. Та удивилась:
– С чего это? По случаю возвращения?
– Вроде этого. Сваты приехали.
– Какие такие сваты? – насторожилась Пригожа.
– Издалека приехали. Из самого Владимира-Волынского. Сватают тебя за князя Ярослава. Говорят, такой мужественный и храбрый князь! И венгры, и поляки его боятся. А уж ласковый!..
Пригожа встала перед матерью, уперев руки в боки.
– Ни за какого владимирского князя не пойду! – решительно отрубила она. – Пусть сваты как приехали, так и возвращаются той же дорогой!
– Нельзя так, дочка. Династические браки – нить тонкая, в любом месте может порваться. А там, где она начинает рваться, там сразу смута, кровь, разорение... В тяжелое время мы живем.
– Мне неинтересно, в какое время мы живем. Только у меня есть любимый человек и, кроме него, ни за кого не сватайте!
– Это кто же?
– Всеволод Олегович, князь черниговский! Вот кто!
