Отец навещал Романа каждое воскресенье. За это время он совсем сбился с ног. Если бы не Герасим Косых, помогавший ему, не было бы в этом году у него изготовлено паров, стояли бы непрополотыми хлеба. Приезжая к Роману, отец всякий раз старался задобрить Сидоркина. Привозил ему масло, яйца, муку. Такие подарки доктор принимал охотно, и Северьян, хотя и тянулся из последнего, вручал их с благодарностью. Считал он Сидоркина спасителем сына и был бы искренне обижен, если бы не пожелал доктор принять его подношений.
В один из воскресных дней, когда начали приходить к больным родные и знакомые, в палату Романа вошла сестра и жеманно улыбнулась:
— К вам посетители…
Роман думал, что это отец, и продолжал спокойно сидеть на койке. И велико было его изумление, когда в дверях появилась Клавка Меньшова, а за ней Ленка Гордова. От неожиданности он выронил из рук ручное зеркальце, в которое разглядывал свое исхудавшее лицо и стриженную машинкой голову. Обе девушки были под стать друг другу, рослые, красивые, нарядно одетые. Само здоровье вошло с ними в палату. И все больные невольно залюбовались на них. Как зачарованный, глядел Роман на Ленку, красивую, в легком светлом платье, с желто-зеленым китайским платком на плечах.
— Здравствуй, Рома! — кинулась к нему Клавка, протягивая руку.
Роман поднялся к ней навстречу, а сам не переставал глядеть на Ленку. Ленка подошла к нему зардевшаяся, в глубоком смущении пожала ему руку, не в силах вымолвить хотя бы одно слово. Первым заговорил Роман. Дрожащим от волнения голосом он сказал Ленке:
— Спасибо, спасибо…
Потом пододвинул к девкам две крашеные табуретки и пригласил садиться. Они присели. Клавка все время не спускала глаз с Романа, а Ленка только изредка кидала на него короткие, но много говорившие его сердцу взгляды.
— Мы ведь к тебе давно собирались, — зачастила Клавка. — И пожалели же мы тебя, когда узнали про эту беду. А нынче вот отпросились на базар, да и заявились к тебе. Рад ты или не рад?
— Рад, да еще как. Не чаял я Лену встретить, этого мне и во сне не снилось, — ответил Роман, но, вспомнив свои отношения с Дашуткой, покраснел.
— Отчего же это? — на мгновение взглянув на него, спросила Ленка.
Роман понизил голос:
— Думал, что забыла, — и еще тише добавил: — Думал, с глаз долой, так и из сердца вон…
Ленка укоризненно покачала головой:
— Эх, ты!.. Плохо ты обо мне думаешь.
— Не обижай ты ее, Роман, — сказала Клавка. — Не заслужила она этого. Все время только о тебе и разговаривает.
— Правда это? — Роман осмелился и взял Ленку за руку, терзаясь от своей вины перед ней.
— Не слушай ты ее. Врет это она… — шептала Ленка одно, а глаза ее говорили другое. Роман с благодарностью пожал ей руку.
В это время вошел в палату Северьян. Увидев у кровати Романа девушек, засмеялся, воскликнул:
— Ну, раз с девками беседу ведет, то, значит, совсем молодцом.
Не переставая улыбаться, он подал Клавке руку:
— Здравствуй, племянница, здравствуй… А это кто? — повернулся он к Ленке.
И тут Роман совершенно неожиданно для себя сказал отцу:
— Это моя невеста.
Ленка вспыхнула и закрыла лицо платком. Северьян погрозил пальцем Роману:
— Да ты, я вижу, парень не промах… Губа у тебя не дура, — и расхохотался, окончательно смутив Ленку, а потом совершенно серьезно проговорил: — Ну-ну, дай Бог…
Присев рядом с Романом на койку, Северьян спросил у Клавки:
— Чья она будет-то?
— Гордова Гурьяна.
— Да что ты говоришь? — изумился Северьян. — Моего, значит, сослуживца Гурьяна Корнилыча дочь. Гляди ты, какую кралю Гурьян вырастил. Вот не думал я…
Он повернулся к Лене, ласково оглядел ее и спросил:
— А правду Роман говорит?
— Врет, все врет, — засмеялась Ленка, кусая кончик платка.
В палату заглянула из коридора сестра и пропела:
— Ух, как тут у вас весело… Заканчивайте беседу. Время для посетителей вышло.
Ленка и Клавка сразу поднялись и стали прощаться. Роман вышел проводить их в коридор. Подавая ему руку, Ленка спросила его шепотом:
— Ты зачем это сказал? Пристыдил, ой как пристыдил… Что теперь твой отец подумает про меня?
— А ничего… Только со свадьбой поторопится.
— Правильно, правильно, Рома, — услыхав их разговор, громко сказала Клавка.
— Пиши мне, Лена, ждать буду, — попросил Роман.
— Если сам вперед напишешь, то буду писать, — увлекая за собой Клавку, бросила Ленка на ходу.
Дав Роману возможность проститься с девушками, вышел из палаты Северьян. Взглянув на него, Роман убедился, что отец в самом отличном настроении. И он не ошибся. Северьян положил ему руку на плечо, расплылся в усмешке:
— Ну, ежели не врешь, то дай Бог… Обрадовал ты меня, шибко обрадовал. Поправляйся скорей, а осенью и о свадьбе подумаем. За великую честь почту с Гурьяном породниться…
Всю ночь радостно взволнованный Роман пролежал с открытыми глазами. В самых мельчайших подробностях переживал он снова и снова свое нежданное свидание с Ленкой. Рядом с ним метались во сне, стонали и бредили больные. Невыносимой показалась бы ему эта бессонная ночь в палате, если бы не было в сердце такого полного ощущения счастья, такой окрыляющей радости. Особенно приятно было сознавать, что на искалеченного и больного глядела на него Ленка глазами, полными неподдельной любви. И он благодарил ее, восхищался и гордился ею. И странным казалось, что еще совсем недавно он готов был навсегда отказаться от нее ради другой.
Уже синькой рассвета были залиты окна, уже затихли, как всегда на свету, больные, дыша глубоко и ровно, а он все не мог уснуть. И спать ему совсем не хотелось. Неотступно стоял перед его глазами все заслонивший образ Ленки, и звали его к большому счастью, к вечно желанной жизни ее глаза, ее улыбка, похожая на первый утренний луч июльского солнца.
А утром во время обхода Сидоркин, выстукав и выслушав его, сообщил:
— Ну-с, молодой человек, выписка на носу. Все зажило, как на хорошем волкодаве.
Через четыре дня Роман уже был в Мунгаловском. С тех пор его раненое плечо стало немного пониже здорового и ныло к любой перемене погоды.
Родные твердо порешили женить его осенью на Ленке и с лета начали исподволь готовиться к свадьбе. Но скоро случились такие события, которые сломали навсегда привычную, размеренную жизнь и заставили Улыбиных надолго отказаться от женитьбы Романа.
XX
Елисей Каргин атаманил последний год. Атаманство ему порядком надоело, и он с нетерпением дожидался покрова, когда обычно бывали в поселке выборы нового атамана. В конце мая снова раскинулся у Драгоценки полотняный городок кадровцев, и по-прежнему ежедневно ходил Каргин к Беломестных получать распоряжения. В поселке давно уже косили сено, а он еще ни разу не удосужился побывать на покосе, где работали у него брат Митька и сестра. Только перед самым Ильиным днем, когда началась метка зародов, отпросился он у Беломестных на помощь косарям.
Уже заметно припекало, когда выехал Каргин из поселка. По немолчной трескотне кузнечиков в полыни, по крикам домашних гусей и уток в озерке у поскотины решил Каргин, что к вечеру соберется гроза, и стал поторапливаться.
За поскотиной догнал его Платон Волокитин на громыхающей телеге.
— Здоровенько, Елисей Петрович! Размяться, говоришь, поехал?
— Да вот вырвался кое-как. Мне ведь мое атаманство вот где сидит, — похлопал себя Каргин по
