89. То, что пленяет утонченной прелестью
Знатный юноша, прекрасный собой, тонкий и стройный в придворном кафтане.
Миловидная девушка в небрежно надетых хака?ма[188]. Поверх них наброшена только летняя широкая одежда, распоровшаяся на боках. Девушка сидит возле балюстрады, прикрывая лицо веером.
Письмо на тонкой-тонкой бумаге зеленого цвета, привязанное к ветке весенней ивы.
Веер с тремя планками. Веера с пятью планками толсты у основания, это портит вид.
Кровля, крытая не слишком старой и не слишком новой корой кипариса, красиво устланная длинными стеблями аира.
Из-под зеленой бамбуковой шторы выглядывает церемониальный занавес. Блестящая глянцевитая ткань покрыта узором в виде голых веток зимнего дерева. Длинные ленты зыблются на ветру…
Тонкий шнур, сплетенный из белых нитей.
Штора ярких цветов с каймою.
Однажды я заметила, как возле балюстрады перед спущенными бамбуковыми занавесками гуляет хорошенькая кошечка в красном ошейнике. К нему был прикреплен белый ярлык с ее именем. Кошечка ходила, натягивая пестрый поводок, и по временам кусала его. Она была так прелестна!
Девушки из Службы двора, раздающие чернобыльник и кусудама в пятый день пятой луны. Голова убрана гирляндой из стеблей аира, ленты как у юных танцоров Оми[189] , но только не алого, другого цвета. На каждой шарф с ниспадающими концами, длинная опояска.
Юные прислужницы, необыкновенно изящные в этом наряде, преподносят амулеты принцам крови и высшим сановникам. Придворные стоят длинной чередой в ожидании этого мига.
Каждый из них, получив амулет, прикрепляет его к поясу, совершает благодарственный танец и отдает поклон. Радостный обычай!
Письмо, завернутое в лиловую бумагу, привязано к ветке глицинии, с которой свисают длинные гроздья цветов.
Юные танцоры Оми тоже пленяют утонченной прелестью.
90. Танцовщиц для празднества Госэ?ти[190]…
Танцовщиц для празднества Госэти назначила сама императрица, оставалось выбрать еще двенадцать спутниц.
Можно было бы послать фрейлин из свиты супруги наследника, но стали говорить, что это против правил. Не знаю, какого мнения держалась государыня, но она послала десять дам из собственной свиты. Потом она выбрала еще двух: одну из фрейлин вдовствующей императрицы и одну из свиты госпожи Сигэ?йся[191]. Они были родными сестрами.
В канун дня Дракона государыня повелела, чтобы дамы, сопровождающие танцовщиц, надели белые китайские накидки с темно-синим узором, а девушки — широкие одежды с шлейфами тех же цветов. Она скрывала свой замысел даже от самых приближенных дам, не говоря уж о других…
Белые с синим одежды были принесены только тогда, когда уже спустились сумерки и танцовщицы вместе со своей свитой начали наряжаться к празднеству.
Придворные дамы имели великолепный вид: красиво повязанные красные ленты ниспадают вниз; поверх парчовых китайских накидок наброшены белые, сверкающие глянцем одежды: рисунок на них не отпечатан с деревянных досок, как обычно, а нанесен кистью художника.
Но юные танцовщицы затмевали своей прелестью даже этих блистательных дам.
Когда праздничный кортеж, начиная с танцовщиц и кончая самыми низшими служанками, проследовал мимо все сановники и царедворцы, удивленные и восхищенные этим зрелищем, дали его участницам прозвище: «Девушки танцоры Оми».
Позднее, когда молодые вельможи в тех самых нарядах, какие носят во время торжества Оми — «Малого воздержания от скверны», — вели разговор с танцовщицами, скрытыми от них шторами и занавесками, государыня молвила:
— Покои танцовщиц опустошают в последний день празднества еще до того, как спустятся сумерки. Выносят все убранства. Люди могут заглядывать внутрь и глазеть на девушек, — это непристойно. Следует оставить все на своих местах до самой ночи.
На этот раз девушкам не пришлось смущаться, как бывало раньше.
Когда нижний край церемониального занавеса в покоях танцовщиц был закатан кверху и подвязан, рукава придворных дам пролились из-под него потоками.
Госпожа Кохёэ вдруг заметила, что ее красная лента распустилась.
— Ах, кто бы помог мне завязать ленту! — воскликнула она.
Второй начальник Левой гвардии Санэка?та услышал слова госпожи Кохёэ и подошел к ней. Поправляя ленту, он продекламировал со значительным видом:
Кохёэ, совсем еще юная годами, не решалась заговорить в присутствии такого большого общества. Она молчала. Старшие дамы тоже не нашлись с ответом.
Один чиновник собственного двора императрицы стоял неподалеку и внимательно прислушивался, ожидая, когда же будет прочтена «ответная песня». Но время шло, а стихов все не было.
Положение стало затруднительным. Он подошел к фрейлинам и прошептал:
— Что значит ваше молчание?
Между мной и госпожой Кохёэ находилось еще несколько дам, но если б даже я сидела рядом с ней, мне было бы неудобно сразу предложить ей свою помощь.
Санэката славился поэтическим талантом, он сейчас сложил хорошие стихи, совестно перед ним осрамиться. Я тоже была взволнована, но невольно смеялась, глядя на то, как чиновник из дворцового ведомства императрицы шагает взад и вперед, прищелкивая пальцами и бормоча:
— Можно ли было ожидать такого конфуза от вас, ученых дам, ведь вы то и дело сочиняете стихи. Уж хоть что-нибудь придумали бы! Ничего необычайного и не требуется.
Тут я не выдержала, подозвала госпожу Бэн-но омо?то и попросила ее прочесть вслух господину Санэката «ответную песню»:
