родным. Обстоятельно Кэткарт подписывает свое имя; он берет револьвер и спешит к аллее с кустарником по обеим сторонам. Он все еще расхаживает туда-сюда, один Бог знает с какими мыслями пересматривающий прошлое, без сомнения, обремененный тщетным раскаянием, более всего ожесточенный против женщины, которая погубила его. Он припоминает о своем маленьком залоге любви — платиновом коте с бриллиантами, которого любовница подарила ему на удачу! Во всяком случае, он не будет умирать с этим подарком на сердце. Разъяренным жестом он швыряет его подальше. Он приставляет револьвер к голове.
Но что-то останавливает его. Не то! Не то! Воображение рисует ему его собственный ужасно изуродованный труп: разрушенная челюсть, выбитое глазное яблоко, кровь и мозги, разбрызганные вокруг. Нет. Пусть пуля попадет прямо в сердце. Даже в смерти он не мог вынести мысли о таком виде!
Он приставляет револьвер к груди и нажимает на спусковой крючок. С приглушенным стоном он падает на сырую землю. Оружие вываливается из рук; его пальцы скребут по груди.
Егерь, который слышал выстрел, удивился, что браконьеры подошли так близко. Почему они не на охотничьем участке? Он думает, что зайцы забрались на ферму. Он берет свой фонарь и внимательно осматривает местность под проливным дождем. Ничего, только сырая трава и деревья, с которых льет дождь. Он всего лишь человек. Он решает, что ему показалось, и возвращается в теплую кровать. Проходит полночь. Проходит час ночи.
Дождь теперь льет не так сильно. Вдруг в кустарнике — что это? Движение. Раненый человек движется — тихо стонет — с трудом ползет. Продрогший до костей, слабый от потери крови, трясущийся от лихорадки, вызванной раной, он смутно помнит свою цель. Его ищущие руки находят рану в груди. Он достает носовой платок и прижимает им это место. Он подтягивается на руках, скользя и падая. Носовой платок упал на землю, и лежит там, около револьвера, среди опавших листьев.
Что-что в его испытывающем боль мозгу говорит ему, что нужно ползти назад, к дому. Он чувствует тошноту, боль, его бросает то в жар, то в холод, и ужасно хочется пить. Там кто-нибудь впустит его в дом, будет добр к нему и даст воды. Раскачиваясь и двигаясь рывками, падая на руки и колени, пошатываясь взад и вперед, он совершает это ужасное путешествие к дому. Теперь он идет, теперь он ползет, оставляя тянущийся след. Наконец дверь в оранжерею! Вот там будет помощь. И вода, чтобы утолить жажду, в корыте у колодца. Он ползет до него на руках и коленях и напрягается, чтобы приподняться. Становится очень трудно дышать — тяжесть, кажется, разрывает его грудь. Он приподнимается — и у него начинается ужасный икающий кашель, кровь идет горлом. Он падает. Все кончено.
Проходит какое-то время. Три часа, час свидания приближается. Нетерпеливый молодой возлюбленный перепрыгивает стену и спешит через заросли, чтобы приветствовать свою невесту. Холодно и влажно, но предвкушение счастья не дает ему времени подумать об окружающем мире. Он проходит через кустарник, ни о чем не думая. Он подходит к двери в оранжерею, через которую через несколько минут любовь и счастье придут к нему. И в этот момент он натыкается на… мертвое тело!
Страх овладел им. Он слышит отдаленные шаги. С единственной мыслью — убежать от этого ужаса из ужасов — он мчится в кустарник, в то время как немного утомленный, возможно, но с мыслью, что он успокоился за время своей небольшой вылазки, герцог Денверский приближается к дорожке, чтобы встретить нетерпеливую невесту над телом ее помолвленного.
Милорды, остальное ясно. Леди Мэри Уимзи, вынуждаемая ужасным совпадением обстоятельств, которые могли сыграть роковую роль в подозрении ее возлюбленного в убийстве, попыталась — с храбростью, какую каждый из вас поймет, — скрыть, что Джордж Гойлс когда-либо был на сцене. Из этого ее необдуманного действия возникло много тайн и недоумения. Все же, милорды, до тех пор, пока мы считаемся джентльменами, не один из нас не выскажет ни одного слова против этой галантной леди. Как поется в старой песне:
Бог посыпает каждому человеку во время его смерти
Определенных ястребов, определенных собак и определенного друга.
Я думаю, милорды, мне больше нечего сказать. Вам я оставляю торжественную и радостную задачу освобождения благородного пэра, вашего товарища, от этого несправедливого обвинения. Вы человечны, милорды, и некоторые среди вас ворчали, некоторые смеялись при получении этих средневековых роскошных красных мантий и горностая, столь чуждого вкусу и привычке для века прагматизма. Вы знаете достаточно хорошо, что
ни бальзам, ни скипетр, ни меч,
ни булава и ни венец имперский,
ни одежда, расшитая златом и жемчугами,
и ни забавный титул, и ни поток величия мирского,
который победит возвышенные светские опоры,
не могут добавить достоинства благородной крови.
И все же то, что вы наблюдаете день за днем, как глава одного из самых старых и благороднейших домов в Англии стоит здесь, отрезанный от вашего товарищества, лишенный исторической почести, надеющийся только на справедливость, — не может не суметь поменять местами вашу жалость и негодование. Милорды, это ваша счастливая привилегия — восстановить его любезности герцогу Денверскому эти традиционные символы его благородного ранга. Когда пристав палаты задаст вам индивидуально торжественный вопрос: считаете ли вы Джеральда, герцога Денверского, виконта Сент- Джорджа, виновным или не виновным в ужасном убийстве, каждый из вас, непоколебимо, без тени сомнения, сможет положить руку на сердце и сказать: «Невиновен, честное слово».
Глава 19 КТО ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ?
В то время как генеральный прокурор занимался неблагодарным делом, пытаясь затенить то, что было не только очевидно, но и приятно всем присутствующим, лорд Питер потащил Паркера к Лиону и слушал за огромной тарелкой с яичницей и беконом о приезде госпожи Граймторп в город и долгом перекрестном допросе леди Мэри.
— Над чем вы смеетесь? — неожиданно спросил рассказчик.
— Какая несусветная глупость, — сказал лорд Питер. — Бедный старина Кэткарт. Она была девственницей! И, как я предполагаю, она все еще девственница. Я не знаю, почему она упала в обморок в тот момент, когда я перестал смотреть на нее.
— Вы ужасный эгоист, — проворчал Паркер.
— Я знаю. Во мне всегда было что-то ребяческое. Но что меня волнует — так это то, что я, кажется, становлюсь слишком впечатлительным. Когда Барбара отказала мне…
— Вы излечились, — сказал его друг жестоко. — По правде говоря, я заметил это уже давно.
Лорд Питер глубоко вздохнул.
— Я ценю вашу искренность, Чарльз, — сказал он, — но мне хотелось бы, чтобы вы не выражались таким образом. Кроме того — смотрите, они выходят!
