контролировать ситуацию, влиять на нее, и/или приспосабливаться к ней. Эти письма психологически и семиотически равнозначны крику «мама!», который человек издает в момент крайней опасности. Если не произошла трансформация личности, то следующим этапом ее «развития» будет либо ее слом, либо суицид. Ниже приводятся отрывки писем, отражающие внутренний психологический конфликт личности, вызванный системным насилием. Мы подобрали цитаты из разных писем, чтобы на их примере показать этапы: 1) последняя мобилизация духовных сил для сопротивления; 2) просьба о помощи; и 3) состояние предела.
<…> Ну ничего, я все переживу. Пусть бьют, унижают даже свои, но я все выдержу и при этом останусь человеком хотя бы для себя, а что думают они — мне все равно. Я не сволочь, я не могу бить человека ни за что, просто так — взять и избить. Здесь, в моей роте, законы такие: пропустил человека впереди себя — бьют, помог человеку — бьют, подал человеку что-нибудь — бьют, не «родил» — бьют, не подчинился дембелю, даже когда тебя зовет офицер — бьют. Бьют сильно. Но все-таки я выдерживаю. Я останусь человеком. <…>
<…> Я хочу служить, но не в такой армии. Вы не думайте, что я кошу или дуркую, но я больше не могу получать от этих дебилов. У меня уже все болит, худой весь. В столовой уже 2 недели не дают масла, нет сахара. Жрем какие-то помои, половина уже заработала гастриты да язвы желудка. У нас пацаны падают без сознания, постоянно голодные, грязные. Пожалейте меня, заберите меня отсюда.
<…> Приехал в часть, думал, будет лучше, а тут еще хуже. Все офицеры ушли в отпуск на 3–4 месяца и старикам вообще все можно стало, пошел беспредел. В течение дня подзатыльники, оплеухи и так далее. А ночью или вечером впору в петлю лезть. У них такой прикол появился — возьмут твое ухо и как выкрутят, оно аж хрустнет, так что на следующий день оно все синее. А на утренней поверке сержант спрашивает, кто это тебя так. Я говорю, что не знаю, а он мне как начал по башке лупить… Ну, все, короче. Я здесь больше не могу. Я не хочу служить в такой армии, с голодом, со вшами. Я уже не могу терпеть. Я уже на пределе.
Письма Григория Парыгина, проходившего срочную службу в Петропавловске-Камчатском и покончившего жизнь самоубийством, не нуждаются в комментариях и не требуют от читателя компетенции эксперта психолога-криминалиста для понимания того, что до самоубийства его довели царящие в его части отношения. Подборка писем, опубликованная в хронологическом порядке в еженедельной газете «Новая Камчатская Правда», целиком помещена в Приложении. Ниже приводятся отрывки, отражающие переход от рефлексивных размышлений о трансформации собственной личности в армии к решению о самоубийстве.
<…> «Мореманы» не такие и хорошие парни, как я думал. Хотя жить по уставу сложно, и поэтому они озлобляются. Да и я тоже потихоньку становлюсь таким. <…>
<…> Я после ужина чищу снег. Утром до завтрака мы чистим снег все. Как я заметил, Рома, наш «годок», снег не кидает. Значит, я тоже не буду кидать снег, а буду гонять своих «духов». В роте нам говорят, что когда они были «духами», то думали, что когда станут «годками», никого гонять не будут. Но вышло по-другому. Они говорят, что когда они пришли в армию, они были такие же, как я. И иногда, когда смотрят на меня, говорят: «Ну, пацан, армия тебя изменит очень сильно». Чем дальше, тем сильнее мне становится интересно, правда ли я изменюсь? <…>
<…> Рома, наш годок, не знаю, чего такой злой. Постоянно нас гоняет. Я не знаю, почему. И постоянно гоняет меня. Почему я у него крайний? Гриня, он относится ко мне, как и ко всем. Да и я отношусь к нему, как к пацану, который прослужил больше, чем я. Как к «дембелю». Толя гоняет чуть больше Грини, но тоже пацан не злой. Гриня и Толик — это такие «дембеля», каким «дембелем» хотел бы стать и я. Хотя я слишком мало прослужил вместе с ними и, может быть, мое мнение изменится — мне служить с ними два месяца.
<…> Сегодня, 29 января, мы нарушили правила «стодневки» и ночью будем наказаны: мы будем отжиматься от пола, сидеть «на воздушной баночке» и многое другое. Наверняка больше всех нас будет гонять Ромка — он любит гонять. Наша «духанка» кончается 27 марта. Здесь — две стороны монеты. Одна — мы, точно, будем больше «рожать» всем сигареты и деньги. А, с другой стороны, один день боли, когда нас будут крестить ремнями в «помоза». <…>
Привет, мам! Пишет тебе рядовой Григорий. Сегодня, 9 февраля, мы опять ходили «рожать» деньги на сигареты, сгущенку, носки, блок «чоко-пая». Сигареты мы «рожали» до обеда. Все остальное — после. Сигареты я с Лешкой «родил» быстро. А с остальным у меня с ним и Юрком ничего не получилось. <… >
Привет, папа! Пишет тебе твой сын-солдат. У меня все хорошо. Служу пока что без серьезных происшествий. А так, в основном, мелкие случаи. <…>
Привет, мама! Пишу тебе после ужина в свободное время. Дела у меня не очень. Сегодня мне предстоит, или не предстоит, ночка веселая. Мне надоела эта глупая жизнь. Я могу натворить кое-чего, что может поломать мне жизнь. А может и со мной может что-нибудь случиться. Команда считает, что мы должны делать за них разные работы. Мне это надоело, и может получиться большой конфликт, который поломает тут все, а может ничего и не случится. Сегодня все выяснится. 1.10.98 г.
2.10.98 г. Ничего не было. Я спал, как младенец. Все так же и осталось. Пока до меня никто не дое… ся. Гриша.
«Через несколько дней автора этих писем не стало, — пишет Владимир Яковлев, опубликовавший письма Григория Парыгина. — Его труп, висящий в петле на дереве недалеко от 51-й комендатуры, нашел случайный прохожий. Ровно год прошел с того трагического дня. Завершилось следствие, которое пришло к заключению о том, что Григорий Парыгин покончил жизнь самоубийством. Но мать погибшего солдата с выводами военных следователей не согласна. Она считает, что ее сына убили. Вскоре состоится суд, который внесет окончательную ясность в случившееся. Однако вполне очевидно уже сейчас, что Григорий Парыгин стал очередной жертвой неуставных взаимоотношений, которые процветали не где-то вдали от пристальных взоров высоких военачальников, а лишь в нескольких десятках метров от штаба группировки».{118}
Человек, доведенный до последнего предела, предпочитающий самоубийство слому своей личности, этим страшным выбором утверждает свободу воли и свой протест против существующего режима.
Еще раз вглядимся в строки приведенного выше письма: «Мне надоела эта глупая жизнь. Я могу натворить кое-чего, что может поломать мне жизнь. А может и со мной может что-нибудь случиться. Команда считает, что мы должны делать за них разные работы. Мне это надоело, и может получиться большой конфликт, который поломает тут все, а может ничего и не случится. Сегодня все выяснится».{119} Что автор имел в виду? Напомним, что он прослужил почти год, и, судя по предыдущим письмам, принимал нормы «дедовщины», отдавая ей предпочтение перед «уставщиной», т. е. вполне осознанно адаптировался в среду организованного насилия. Что значит это «команда считает»? Это может говорить о том, что автора этих писем собирались «опустить», поскольку без «козла отпущения» команды подобного рода не существуют. Самоубийство в данной ситуации оставалось последним и единственно возможным выходом. Он повесился недалеко от комендатуры, и в этом можно видеть его вызов всем системам организованного насилия — как уставной, так и не уставной.
