плечистой фигурой все небо.
Отвечая, Маша вскинула на парня глаза — большие, черные, с золотыми искорками и, сама не зная почему, вдруг смутилась. Ей показалось, что она уже где-то видела это лицо — такое простое и открытое, с подкупающей застенчивой улыбкой на припухлых мальчишеских губах.
— Спасибо, — поблагодарил парень и тотчас пошел в гору, шагая легко и быстро.
«А ведь я тоже засиделась. Надо идти, а то скоро Коленьку кормить, — подумала Маша и наморщила лоб. — Но где я все-таки видела этого молодого человека? Где?»
Она склонилась над сыном, осторожно провела кончиками пальцев по его лбу, поправила волосы — пока еще такие редкие, еле заметные, что к ним было страшно притрагиваться. А мальчик уже проснулся, завертел головой, улыбаясь и лопоча что-то бессвязное, и Маша, растроганная и счастливая, тоже улыбнулась.
— Неужели, Коленька, кушать захотел? — сказала она, заглядывая сыну в глаза. — Проголодался, галчонок?
Мальчик высвободил из пеленок руку и потянулся к груди, по-смешному разевая рот.
Решив сейчас же вот накормить ребенка, Маша огляделась по сторонам. Вокруг никого не было, лишь по прибрежной полосе прогуливалась, раскачиваясь из стороны в сторону, ворона, преисполненная собственного достоинства.
Маша поудобнее уселась на камне и стала расстегивать кофточку.
Солнце уже село, но было еще так светло, что у гуляющей по сырой гальке вороны отчетливо виднелось на спине сизое вздыбленное перо.
«А ведь это же Трошин, — неожиданно сказала про себя Маша. — Бурильщик из бригады Авдея Никанорыча. Почему я сразу не вспомнила? Его портрет на днях в газете напечатали».
Она не видела, как с горы спустилась, размахивая плащом, молодая худущая женщина в темном шерстяном платье.
Маша оглянулась, когда незнакомка была уже рядом.
И по мере того как женщина приближалась к Маше, совсем растерявшейся, смуглое лицо ее с коротким вздернутым носом начинало расплываться в улыбке.
Мельком взглянув в лицо незнакомки, Маша не удержалась и тоже улыбнулась, уже не чувствуя ни растерянности, ни смущения, сама не понимая, отчего это ей так стало хорошо.
— Какой я строгий, даже брови нахмурил! — сказала со смехом женщина. Она остановилась, с ласковым любопытством рассматривая ребенка, прильнувшего губами к полной белой груди с голубоватыми ниточками жилок. — Это у вас первый?
Маша кивнула головой.
— Наверно, так рады? Правда?
— Да, — сказала Маша и негромко рассмеялась.
— Как комично он хмурит брови! — Незнакомка снова улыбнулась и присела перед Машей на корточки.
— А вы, видимо, приезжая? — спросила Маша.
— Да. Мы с мужем только на днях появились на этой земле. Его директором промысла сюда прислали... Каверина моя фамилия. А зовут Ольгой.
Маша и Каверина возвращались в деревню вместе.
— А как здесь изумительно! Какие горы! — говорила Каверина. — А закаты... — она обернулась назад и вздрогнула. За Волгой полыхало зловеще-багровое пожарище. — Ой, как жутко!.. Рассказывают, вот так в Сталинграде.
Маша тоже оглянулась и крепче прижала к себе сына. Некоторое время они шли молча, глубоко задумавшись. Каверина проводила Машу до калитки.
— Заходите, пожалуйста, когда будет время, — пригласила Маша свою новую знакомую. — Я вечерами всегда дома.
— Обязательно зайду, Машенька! — пообещала та, и по всему чувствовалось, что говорила она это искренне и уж свое слово непременно сдержит. — Смотрите, берегите малыша. Он такой у вас хороший!
II
Еще в апреле на пустыре, начинавшемся тут же за Отрадным и кое-где заросшем кустарником, было тихо и безлюдно. Но прошел месяц, и сюда стали возить кирпич, цемент, лес. Появились каменщики и плотники. И вот к осени на пустыре выросло несколько бараков и кирпичных домиков будущего городка нефтяников, но в жилье по-прежнему была большая нужда, и много рабочих семей еще продолжало оставаться в деревне.
— Если бы не война, разве стали бы строить времянки? — посмотрев на длинные приземистые бараки, тихо сказала Каверина шагавшей рядом с ней Маше.
На пригорке весело и дерзко зеленела сирень, словно собираясь остаться в этом своем наряде и в зиму. Маша сошла с дороги и сорвала кустик с жесткими неувядающими листьями и воткнула его в середину пунцово-золотистой охапки веток, которую она держала в руках.
После прошедшего на той неделе дождя снова установилась солнечная, безветренная погода, не часто бывавшая в эту пору года в Жигулях. Бездонно синеющее небо целыми днями оставалось чистым и безоблачным, как в лучшую летнюю пору, и все же по всему чувствовалось: это последние погожие денечки.
Маша радовалась, что согласилась пойти с Кавериной, недавно избранной секретарем комитета комсомола, в рабочий поселок — вечер был теплый и тихий.
— А ты знаешь, Машенька, в последнее время я все чаще начинаю думать... — грустно заговорила Каверина, — семья без детей... Ну разве могут люди быть в полную меру счастливы без детей?
Маша собиралась что-то сказать, но, взглянув Ольге в лицо, промолчала.
Комендант общежития, неопределенных лет человек с юркими, заплывшими глазками, встретил Каверину и Машу недружелюбно.
— Все ходють и ходють всякие, — ворчал он, сопровождая нежданных гостей. — А чего смотреть, чай тут не царские палаты!
И в какую бы комнату Ольга и Маша ни заходили, везде было одно и то же: грязные полы, кучи мусора по углам, голые, унылые стены.
— У вас что же, так принято — убираться раз в месяц? — спросила Каверина.
— Убираемся, — лениво протянул комендант. — Каждый день убираемся. Да разве всюду поспеешь!
С одной из кроватей приподнялся чернявый паренек и с усмешкой проговорил:
— Не верьте — врет! Дня четыре уборщицы не видим. Только в одной комнате — в конце полутемного коридора — было несколько чище, опрятнее.
Подходя к этой комнате, комендант ядовито заметил:
— А тут у нас самая что ни на есть капризная публика обитает. То им вешалку подавай, то зеркало... А понятия того нету, что война, не до этого...
— А кто же именно? — перебила Ольга коменданта, еле сдерживая накипавшее против этого человека раздражение.
— Соловей-разбойник. По фамилии Трошин. И еще с ним двое.
На сумрачном до этого лице Ольги затеплилась улыбка. Она уже познакомилась с Трошиным — он был членом комсомольского комитета.
— Мы сейчас, Машенька, и запишем, с чего нам тут начинать, — сказала Каверина, обращаясь к Маше. Как будто лишь сейчас заметив в руках у Маши охапку веток, она вдруг оживленно добавила: — А давай-ка устроим их куда-нибудь... ну хотя бы на подоконник. Они так украсят комнату!
— Давай, Оля, — охотно согласилась Маша, — только во что вот их поставить?
