много. Он должен был остаться здесь, раб он или не раб. У вольноотпущенника есть определенные обязательства перед тем, кто его освободил, — это всем известно; у него есть юридические обязательства, раб он или свободный, и именно сейчас мы нуждаемся в нем. Он сейчас где-то в Апулии. Женился. Дай им свободу, и первое, что они сделают — уберутся подальше и начнут плодиться, как порядочные люди. Раньше он открывал лавку. Да и крал не особенно много.
Пока он нес свою бессвязную болтовню, мои глаза привыкли к сумраку. Лавка выглядела полузаброшенной — грязной, давно не метеной. Половина полок и прилавков были пусты. Сморщенные черные оливки, над россыпью которых склонился Тирон, были покрыты пылью. Я снял крышку с глиняного сосуда и достал из него сушеную смокву, облепленную серой плесенью. Вся комната пахла сыростью нежилого дома и отдавала кисло-сладким запахом гнилых фруктов.
— Откуда тебе знать? — пропищал резкий голосок из глубины лавки. Теперь я мог рассмотреть женщину куда лучше. В темном платке на голове, она, по-видимому, что-то кромсала ножом, подытоживая каждую фразу резким ударом лезвия о прилавок. — Ты ничего не знаешь, старик, или все забыл. У тебя не голова, а решето. Этот негодяй Галлий постоянно нас обворовывал. Надо было мне отрубить ему руки за воровство, но куда бы мы тогда его дели? Кому продашь безрукого раба, и кто купит раба, уличенного в краже? Только рудники или галеры, но правильно говорят люди, что проку в тухлом мясе? Он был бездельник. Без его брата нам куда лучше.
Мужчина повернулся ко мне и скорчил рожу за спиной жены:
— Ну ладно, ты пришел покупать или слушать старушечью болтовню?
Я оглянулся вокруг, выискивая что-нибудь более или менее съедобное:
— Вообще-то мое внимание привлекли знаки на двери. Изображение плодов, злаков…
— А… Это работа Галлия. Он нарисовал их как раз перед тем, как сын отпустил его на волю. Он был способный раб, хотя и лентяй. Он почти нас не обворовывал.
— Меня особенно заинтересовал один знак. Он не похож на другие. Рядом с самым порогом — отпечаток руки.
Его лицо окаменело:
— Галлий не имеет к этому никакого отношения.
— Мне тоже так показалось. Очень похоже на пятно крови.
— Так и есть.
— Старик, ты слишком много болтаешь, — женщина нахмурилась и стукнула ножом о прилавок. — Некоторые вещи можно видеть, но не говорить о них.
— Заткнись, дура. Будь моя воля, я давно бы его стер, но ты хотела, чтобы оно осталось, и пока пятно на двери, не удивляйся, что его замечают люди.
— И давно оно там?
— Ох, уже много месяцев. С прошлого сентября, я думаю.
Я кивнул:
— А как?..
— На улице зарезали какого-то человека, богача, насколько я знаю. Представь себе, зарезали прямо перед моей лавкой.
— Ночью?
— Конечно, иначе дверь была бы открыта, как же иначе? Клянусь Геркулесом, представь себе, что он забрел бы сюда, когда лавка была открыта! Тогда разговорам и неприятностям конца бы не было.
— Старик, ты ничего об этом не знаешь, так почему бы тебе не заткнуться? Спроси доброго человека, хочет ли он что-нибудь купить. — Женщина по-бычьи наклонила голову, оглядывая меня из-под своих густых бровей.
— Уж не станешь ли ты говорить, будто я не знаю, что его убили? — пролаял старик.
— Мы ничего не видели, ничего не слышали. Ничего, кроме слухов на следующее утро.
— Слухи? — спросил я. — Выходит, в округе были разговоры об этом убийстве? Он был здешний?
— Этого я не знаю, — ответил старик. — Говорили только, что на следующее утро какие-то завсегдатаи Лебедей наткнулись на его тело, перевернули и узнали его в лицо.
— Лебедей?
— Увеселительное заведение для мужчин. Сам я ничего о нем не знаю. — Он закатил глаза, указывая на жену, и понизил голос: — Хотя мой мальчик иногда рассказывал мне забавные вещи об этом месте.
Старуха вонзила нож в прилавок с особенным ожесточением.
— В любом случае, это случилось после того, как мы заперлись и пошли наверх спать.
— И вы ничего не слышали? Мне кажется, вы могли слышать крики или звуки борьбы.
Мужчина открыл было рот, но жена его перебила:
— Наши комнаты в задней части дома. У нас нет окон, которые выходили бы на улицу. И вообще, тебе-то какое дело до этого?
Я пожал плечами:
— Я просто проходил мимо и заметил отпечаток руки. Странно, что никто его не закрасил.
— Моя жена, — сказал старик со страдальческим выражением лица, — суеверна, как и большинство женщин.
Нож стукнулся о прилавок:
— И тому есть веская причина. Разве с тех пор нас хоть раз обокрали? Обокрали, а?
Старик чмокнул губами.
— Она воображает, что по ночам пятно отпугивает воров. Я ей говорил, что оно скорее отпугивает покупателей.
— Но когда дверь открыта, его никто не видит, оно скрыто от глаз. Его можно увидеть с улицы, только когда дверь заперта, когда мы закрыты, и как раз тогда-то мы и нуждаемся в защите. Скажешь, я суеверная? Обычный преступник лишний раз подумает, грабить ли ему лавку, при входе в которую он увидит кровавое пятно. Ты ведь знаешь, вору отрубают руки. В этом пятне есть какая-то сила, я тебе говорю. Если бы мы намалевали его сами, если бы это была не кровь, тогда бы оно ничего не стоило и ни от кого бы не защищало. Но след, оставленный окровавленной рукой умирающего человека, — как хотите, в нем есть какая-то сила. Спроси хоть этого незнакомца. Может быть, он тоже это чувствует. Что ты скажешь?
— Я это почувствовал! — Это был Тирон, стоявший у меня за спиной. Три пары глаз уставились на покрасневшего, как яблоко, раба.
— Ты уверен, что не хочешь его продать? — спросил старик, который вдруг тяжело засопел.
— Я уже сказал тебе…
— В нем есть сила! — вскричала его жена.
— Скажи мне, кто видел убийство? Ведь наверняка были какие-то слухи. В твою лавку все время заходит народ. Если бы кто-нибудь все это действительно видел, ты бы это знал.
Сопение внезапно прекратилось. Старик уставился на меня, затем посмотрел на жену. Насколько я мог видеть, она отвечала ему сердитым взглядом, но не исключено, что украдкой она подала ему какой-то знак, потому что, когда он вновь повернулся ко мне, он выглядел так, словно получил от нее скупое позволение говорить.
— Был один человек… Женщина. Она живет в доме напротив. Ее имя Полия. Молодая женщина, вдова. Живет вместе с сыном; мальчик немой. Кажется, я припоминаю, что один покупатель говорил, будто сразу после убийства Полия всем о нем рассказывала и будто она все видела из своего окна. Естественно, когда она пришла сюда в следующий раз, я спросил ее об этом. И знаете что? Она не сказала об этом ни слова, стала такой же молчаливой, как и ее сын, и только умоляла, чтобы я никогда ее больше не спрашивал и никому не говорил того, что могло бы… — Его челюсти виновато дернулись и замкнулись.
— Скажи мне, — спросил я, копаясь в сушеных смоквах, чтобы отыскать более или менее съедобные, — немой мальчик любит смоквы? Тирон, дай хозяину монету из моего кошелька.
Тирон, который нес мою сумку, перекинув ее через плечо, запустил в нее руку и достал медный асс.
— О нет, асса мало, Тирон. Дай ему сестерций, и пусть оставит сдачу себе. В конце концов, эти расходы оплачивает твой хозяин.
Старик принял монету и подозрительно на нее поглядел. У него за спиной жена продолжала стучать
