Облака фимиама взметнулись из-за открытых дверей. — А ты, Ахавзар, собери садовников, и пусть принимаются за уборку задней лестницы. Я хочу, чтобы к рассвету там не осталось никаких следов крови этого человека. Проследи за ними сам!
— Но, госпожа…
— Иди! — Цецилия хлопнула в ладоши, и евнух с мрачным видом удалился. Потом она обратила пренебрежительный взгляд на Тирона. Было видно, что ей не хочется, чтобы при ее исповеди присутствовали лишние свидетели.
— Пожалуйста, — сказал я. — Пусть он останется.
Она нахмурилась, но согласилась.
— Недавно, Гордиан, ты спросил у меня, признался ли Секст-младший в убийстве отца или же я его подслушала. Ни то, ни другое не совсем верно. Это Богиня открыла мне истину. Не в словах, но с помощью видения. Но то была ее рука — я в этом уверена, — которая подняла меня, когда я лежала ниц в ее святилище, и повела вниз по коридорам в ту часть дома, где остановились Росции.
Она сузила глаза и стиснула пальцы. Ее голос стал низким, точно во сне.
— Я натолкнулась на младшего Секста в одном из проходов: он тупо слонялся по дому, слишком пьяный, чтобы заметить меня в темноте. Он что-то бормотал себе под нос, и то рыдал, то смеялся. Смеялся оттого, что был оправдан и свободен. Рыдал от стыда и бесполезности своего преступления. Его мысли были путаны и бессвязны; он начинал что-то говорить и тут же останавливался, но смысл его бреда я уловила безошибочно. «Я убил старика, убил так же несомненно, как если бы нанес удар собственной рукой, — повторял он. — Я все подстроил и считал часы, оставшиеся до его смерти. Я убил его, убил родного отца! Я был во власти правосудия и ускользнул!»
Когда я услышала эти речи, кровь прихлынула к моим ушам. Представьте себе, что я чувствовала, стоя незамеченной в темном коридоре и слыша, как Секст сознается в собственном преступлении. И рядом не было никого, кроме меня, — кроме меня и Богини. Я почувствовала, как она вошла в меня. Я знала, что мне делать.
Похоже, Секст двигался по направлению к спальне дочерей — зачем, понятия не имею; он был так пьян, что я решила, что он заблудился. Он попробовал войти внутрь, но мне было ни к чему, чтобы он перебудил девочек. Я зашипела на него, и он страшно испугался. Я подошла ближе, и он начал съеживаться. Я велела ему выйти на балкон.
Лунный свет был невыносимо ярок, точно на нас смотрела сама Диана. Этой ночью она и впрямь охотница, а Секст — ее добыча. Свет опутал его, словно сетью. Я потребовала, чтобы он выложил мне правду. Он пристально смотрел на меня, словно обдумывая, поверю ли я его лжи, как все остальные. Но луна светила слишком ярко. Рассмеявшись и всхлипнув, он посмотрел мне в глаза и сказал: «Да! Да, я убил твоего старого любовника. Прости меня!»
Он повернулся ко мне спиной. От края балкона его по-прежнему отделяло несколько шагов. Я понимала, что никогда не сумею подтолкнуть его к перилам и столкнуть вниз, несмотря на то, что он был так пьян, а лунный свет придал мне такую силу. Я молилась Богине, чтобы она придвинула его поближе к перилам. Но Богиня вела меня до сих пор, и я сама должна была завершить начатое.
— Тогда ты протянула руку, — сказал я, — и вытащила из волос заколку.
— Да, ту самую, что была на мне во время суда, украшенную лазуритом.
— Ты нанесла удар в шею, и заколка прошла насквозь.
Мускулы ее лица стали дряблыми. Ее плечи поникли.
— Да, наверно, так я и сделала. Он не закричал, только издал странный, булькающий, задыхающийся звук. Я вынула заколку; крови на ней почти не было. Росций потянулся к горлу и, шатаясь, шагнул вперед, потом ударился о перила, и я решила, что теперь он точно упадет. Но вместо этого он остановился. Тогда я что было силы толкнула его. Он не издал ни звука. Потом я услышала, как его тело ударилось о лестницу.
— А потом упала на колени, — сказал я.
— Да, я что-то такое припоминаю…
— Ты посмотрела вниз и вцепилась в перегородку — вцепилась так крепко, что сломала о камень кончик ногтя.
— Возможно. Этого я не помню.
— И что стало с заколкой?
Цецилия смущенно покачала головой.
— Думаю, я ее выбросила во тьму. Наверно, она потерялась в сорняках. — Поведав свою историю, она казалась совершенно выдохшейся. Глаза ее замигали, и она поникла, как завядший цветок. Руф тотчас подскочил к ней. — Дорогой мальчик, — прошептала она. — Ты не проводишь меня в мою спальню?
Мы с Тироном ушли, не прощаясь, оставляя за собой запах фимиама и сдавленные рыдания плакальщиц в святилище.
— Что за день! — выдохнул Тирон, когда мы вернулись в дом его хозяина. — Что за вечер!
Я устало кивнул.
— А теперь, если нам повезет, мы сможем часок поспать, пока не взойдет солнце.
— Поспать? Я не смогу заснуть. У меня голова идет кругом. Подумать только, еще утром Секст Росций был жив… Сулла еще ничего не знал о Цицероне… и я честно верил…
— Да?
В ответ он только покачал головой. Цицерон чудовищно его разочаровал, но Тирон ни за что не хотел его упрекать. Я последовал за ним в кабинет его хозяина, где горела лампа, ожидавшая его возвращения. Он оглядел комнату и подошел к груде свитков, сброшенных со стола Суллой.
— Пожалуй, приберу-ка я здесь, — вздохнул он, становясь на колени. — Чтобы чем-то заняться.
Улыбнувшись при виде его энергичности, я отвернулся к атрию и засмотрелся на игру лунного света на песке. Сделав глубокий вдох, я зевнул во весь рот.
— Завтра мы с Бетесдой уходим, — сказал я. — Полагаю, тогда-то мы с тобой и увидимся; а может, и нет, если у Цицерона найдется для тебя какое-нибудь поручение. Кажется, ты приходил ко мне давным- давно, не правда ли, Тирон, хотя было это совсем на днях. Не припомню дела, в котором было бы столько превратностей и поворотов. Может, Цицерон снова воспользуется моими услугами, а может, и нет. Хотя в некотором смысле Рим не так уж и велик, но мы с тобой можем больше и не встретиться. — У меня вдруг запершило в горле. Свою чувствительность я приписал полнолунию. — Наверное, я должен сказать тебе сейчас, Тирон, — да, здесь и сейчас, — что я считаю тебя превосходным юношей. Я говорю это от всего сердца, и, думаю, Цицерон со мной согласился бы. Тебе повезло, что твой хозяин так высоко тебя ценит. Ох, я знаю, иногда Цицерон может показаться бесцеремонным, но… Тирон?
Я обернулся и увидел, что он лежит на боку посреди разбросанных свитков, мирно посапывая. Я улыбнулся и тихонько подошел к нему. Во сне, освещаемый луной и лампой, oн выглядел как настоящий ребенок. Я опустился на колени и коснулся нежной кожи его лба и мягкой прядки волос. Я взял свиток, который он держал в руках. То был измятый список Еврипида, который Сулла читал, а потом швырнул через всю комнату. Мой взгляд упал на заключительные слова хора.