На основании этого представления Барков был зачислен в студенты и 10 мая 1748 г. прислан в Академию наук; 27-м мая датирован указ о его принятии в университет со студенческим жалованьем, но одновременно последовало распоряжение о направлении Баркова в академическую гимназию для «доучивания» (Барков на несколько лет был моложе остальных студентов этого набора).
Практически все современники и исследователи биографии Баркова отмечали его бесспорные способности, главным образом в словесности. «По всем вероятиям, его ожидала громкая известность, когда бы несчастная страсть к вину и распущенная жизнь не погубила этого человека»[32]. Впрочем, бражнические и буйственные наклонности отличали почти всех соучеников Баркова по университету.
Студенты «по утрам 5 часов в неделю слушали у академиков: Брауна — руководство во всю философию, „употребляя за основание сокращенную Тиммигом вольфианскую философию“; у Рихмана-2 часа все части математики <…> Крузий — 5 часов в неделю „толковал древних римских авторов, при чем и знание древностей, также и правила о чистоте штиля изъяснять. Он же покажет, когда потребно рассудится, и литературную историю по печатному Гейманову руководству…“. После обеда Фишер читал „универсальную историю, с присовокуплением всегда хронологии“. Струбе де-Пирмон толковал „новейшую историю всех государств в Европе, и потом их внутреннее состояние и каждого с прочими союзы и политическое связание“. Тредиаковский — „Целляриеву орфографию“ и „Гейнекциевы основания чистого штиля“. По окончании этих лекций предполагалось занять студентов науками, к которым у них окажется более склонности, как-то астрономиею, химиею, ботаникою и механикою» [33]. Ломоносов вел в университете курс «Истинной физической химии» и читал студентам лекции по российскому стихотворству; Барков был одним из слушателей этого курса по теории словесности[34].
В течение первого года Барков отличался своими успехами у X. Г. Крузиуса, не блистал у В. К. Тредиаковского, И. Э. Фишером был отнесен к тем студентам, которые «либо не годны к историческим наукам, либо рано к оным допущены»; Г. В. Рихман свидетельствовал, что он имеет плохие знания даже в арифметике[35]. На экзаменах в январе — феврале 1750 г. Г. Ф. Миллер представил о Баркове такой аттестат: «Иван Барков несколько показал успехов в арифметике, а в других математических науках не столько, также и в философии не много учился. Он объявляет, что по большей части трудился в чтении латинских авторов, и между оными Саллюстия, которого перевел по русски войну Катилинову. Понятия не худова, но долго лежал болен, и кажется, что острота его от оной болезни еще нечто претерпевает». 17 февраля 1750 г. Фишер дал оценку поведению Баркова: «Ив. Барков средних обычаев, но больше склонен к худым делам»[36].
В материалах академической канцелярии сохранились сведения о разгульном быте соучеников Баркова, среди которых были и такие известные позже деятели русской литературы и науки, как А. А. Барсов, А. И. Дубровский, Н. Н. Поповский, С. Я. Румовский и др.: «…новые студенты часто и сильно кутили; драки у них между собою и с посторонними были не редкость; в студентских комнатах находили женщин; начальству не раз приходилось выслушивать грубости и даже угрозы. Академик Фишер, которому был поручен надзор за студентами, однажды просил академическую канцелярию, для удержания студентов от своевольств, назначить в его распоряжение особую команду из восьми солдат и двух „кустосов“[37]».
В этих проделках Барков отличался более других. Известно, что 23 марта 1750 г. по приказу президента Академии наук К. Г. Разумовского «велено студента Ивана Баркова за его из университета самовольную отлучку и другие мерзкие проступки в страх другим высечь, что и учинено»[38]. В 1751 г. С. П. Крашенинников доносил, что после кутежа Барков «ушел из университета без дозволения, пришел к нему, Крашенинникову, в дом, с крайнею наглостию и невежеством учинил ему прегрубые и предосадные выговоры с угрозами…»[39]. «1 апреля 1751 года, отлучившись из Академии, он возвратился в нетрезвом виде и произвел такой шум, что для усмирения его товарищи принуждены были позвать состоявшего в Академии для охранения порядка прапорщика Галла. Барков, сопротивляясь ему, „сказал за собою слово и дело“, почему взят был „под караул“ и отправлен в Тайную Канцелярию розыскных дел. 15 апреля он был возвращен оттуда и снова принят в академический университет „с таким объявлением, что хотя он Барков за то подлежал жестокому наказанию, но в рассуждении его молодых лет и в чаянии, что те свои худые поступки он добрыми в науках успехами заслуживать будет, от того наказания освобожден; а ежели впредь он Барков явится в пьянстве или в худых каких поступках, тогда жестоко наказан и отослан будет в матросскую службу вечно“. С 25 мая 1751 года он был уже исключен из числа студентов и состоял в типографии учеником наборного дела, с содержанием по два рубля на месяцу; но Канцелярия, „усмотря его молодые лета и ожидая, не будет ли от него впредь какого плода“, назначила ему обучаться российскому штилю у проф. Крашенинникова и языкам французскому и немецкому, и только по окончании учебных часов приходить в типографию, причем корректору Барсову поручено было наблюдать, чтобы он не впал в прежние непорядки, и доносить о его занятиях и поведении ежемесячно»[40].
Окончательно «исправиться» Баркову было трудно; если в июле 1751 г. Барсов доносил, что Барков находится «в трезвом уме и состоянии и о прежних своих продерзостях сильно сожалеет», то 10 ноября 1752 г. он вместе с двумя академическими мастеровыми был наказан розгами «за пьянство и за ссору в ночное время»[41].
Неопределенное положение «ученика» при Академии наук и должность типографского помощника с мизерным жалованьем было для Баркова тяжелым испытанием, и 2 марта 1753 г. он подал в академическую канцелярию прошение:
В Канцелярию Академии Наук
Всепокорное прошение.
Просит тоя ж Академии Наук ученик Иван Борков, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:
1.
Прошлого, 1752 года, Майя 29 числа определен я нижайший к находящемуся в типографии корректору Алексею Барсову для вспоможения ему в поправлении корректур и для записки у него бумаги и прочих материалов, понеже за множеством положенных на него Барсова дел, а имянно, что надлежит до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, такожде и для посторонних его случающихся дел, как то переводу ведомостей и иных, без вспоможения оному одному исправиться было трудно.
2.
А минувшаго февраля м<еся>ца 5 числа сего 1753 года по резолюции Канцелярии Академии Наук помянутый корректор Алексей Барсов от должности, касающейся до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, уволен, и оная препоручена определенным для тех дел особым людям г<оспо>д<и>ну инспектору Томилину и наборщику Ивану Ильину, и следовательно он ныне оставлен токмо при исправлении корректорской должности и над типографскими служительми смотрение имеет, что он без труда и без помощи моей исправлять может.
3.
И тако я нижайший в типографии впредь имею находиться праздно, ибо как объявлено мною, для помянутых обстоятельств и умаления дел лехко может и без помощи моей оной корректор Барсов справляться.
4.
А желаю я нижайший принять на себя должность бывшего при асессоре и унтер библиотекаре гдне Тауберте канцеляриста Ульяна Калмыкова, которую я свободно отправлять могу, хотя от типографии освобожден и не буду.
5.
А понеже в убогом моем нынешнем состоянии определенным мне жалованьем, которого годовой оклад состоит токмо в тритцати шести рублях, содержать себя никоим образом почти не можно, ибо как пищею и платьем, так и квартиры нанять чем не имею.
Того ради прошу Канцелярию Академии Наук, дабы соблаговолено было меня нижайшего на помянутого бывшего канцеляриста Калмыкова место определить и притом к окладу моего жалованья
