Изъявление сестриной любви, хоть я и знал о ней, было мне приятно, ее забота подыскать мне невесту тоже. Пришло же ей в голову!
– А кто она?
– Племянница сеньоры Энграсии.
– Эсперанса?
– Да.
– Пригожая девушка!
– Любит тебя еще с той поры, когда ты не был женат.
– И ни словом не обмолвилась!
– Что ты хочешь, у каждой свой нрав.
– А ты, что ты ей сказала?
– Ничего. Что когда-нибудь ты же вернешься!
– И я вернулся…
– Слава богу!
Невеста, которую мне присмотрела Росарио, и впрямь была красивая женщина. Не того типа, что Лола, скорее наоборот, где-то посередке между ней и женой Эстевеса, и притом складом лица, если вглядеться, она напоминала мою сестру. Тогда ей сравнялось уже тридцать лет, а то и тридцать два, но по ней это трудно или даже совсем нельзя было сказать, так хорошо она сохранилась и так молодо выглядела. Была она сильно верующая и как бы устремленная к потустороннему, что в наших краях редкость, и жила как живется, вроде цыган, но только в мыслях неизменно держала одно: «К чему менять? Так на небесах написано!»
Она жила на бугре с теткой, сеньорой Энграсией, сводной сестрой своего покойного отца, потому что осталась круглой сиротой в раннем детстве, и так как от рождения была покладиста и несмелого нрава, никто никогда не видал и не слыхал, чтоб она с кем-нибудь спорила, и тем более со своей теткой, которую очень почитала. Ходила она опрятнее многих, цветом лица была точь-в– точь яблоко и, когда спустя недолгое время стала моей женой – моей второй женой, завела такой порядок у меня в доме, что во многом он сделался просто неузнаваем.
В тот первый раз, когда я встретился с пей с глазу на глаз, нам обоим было сильно не но себе; мы знали, о чем у нас пойдет разговор, поглядывали друг па друга украдкой, будто один другого выслеживал.
Мы были наедине, но это ничего не меняло; мы пробыли наедине целый час, и с каждой уходящей минутой начать разговор казалось все труднее. Она первая открыла огонь:
– Ты пополнел.
– Может…
– И лицом стал бледнее.
– Говорят…
Я все силы в себе напрягал, чтоб показать себя приветливым и разговорчивым, но ничего не получалось; я как отупел, как расплющился под какой-то тяжестью, давившей меня, но и оставшейся у меня в памяти как одно из самых приятных ощущений моей жизни, ощущений, с которыми мне было всего больней расставаться.
– Хорошо в том краю?
– Плохо.
Она задумалась. Кто знает, о чем она думала!
– Ты часто вспоминал Лолу?
– Вспоминал. Зачем врать? Я целыми днями только тем и занимался, что думал, так что всех вспоминал. Даже Щеголя!
Эсперанса слегка побледнела.
– Я очень рада, что ты вернулся.
– Да, Эсперанса, а я рад, что ты меня ждала.
– Тебя ждала?
– Да, а разве ты не ждала меня?
– Кто тебе сказал?
– Сказали. Все известно!
У нее задрожал голос, и его дрожь тут же передалась мне.
– Это Росарио?
– Да. А что в этом плохого?
– Ничего.
На глазах у нее выступили слезы.
– Что ты подумал обо мне!
