– Весной мы начали с тобой один разговор, пора завершить его. Брат, правда, умер, но я жив.
– Позволь мне пройти.
– Я дружен с твоим отцом. Очень дружен.
– Какое мне дело до этого?
– Я помогу тебе в том, чего ты хочешь, чтоб он не забыл тебя перед смертью. Д ты уговори кади отпустить хаджи Синануддина. Иначе тебе не на что надеяться. Я предлагаю тебе уговор, тебе же будет полезнее.
– Ты мне предлагаешь уговор?
– Предлагаю. И не отвергай моих слов.
В сверкающих зрачках ее появилась тень ненависти или презрения. Я оскорбил ее, но к этому я и стремился. Теперь кади наверняка не освободит хаджи Синануддина, даже если он собирался это сделать.
Мне нелегко далась эта грубость. Ее злость, как бичом, обожгла меня. И понадобилась бы мне божья помощь, если б эта женщина удостоила меня своей вражды.
Я вошел в спальню Али-аги, думая больше о молнии во взгляде женщины, чем о ее красоте. Куда стремится ее потаенная мысль, слишком горячая для того, чтоб пребывать в покое? Во что превратится молчание, полное презрения? Она могла бы стать хорошей женой и отличной матерью, что поделаешь, если ими не стала?
– Ты отнес письмо?
Я отсутствующе смотрел на старика, обремененный презрением женщины.
– Дочь приходила?
– Каждый день приходит. Беспокоится, что я мало ем. Ты разговаривал с ней?
– Неужели она с кем-нибудь разговаривает?
– Разговаривает, кажется. Ты не любишь ее?
– Я просил за хаджи Синануддина. Пусть уговорит кади отпустить его.
– Ну? Что она сказала?
– Ничего.
– Странной она бывает иногда.
– Как ты себя чувствуешь? Выглядишь бодрым.
– Я настолько хорошо себя чувствую, что, господи прости, захочу, чтоб у меня каждый день арестовывали друзей.
Опять его голос звучал энергично и решительно. Разве я не слышал только что другой голос, испуганный и плаксивый?
Что за игру он ведет? С кем? С самим собой для других? Или с другими для себя? И что такое он сам? Переплетение привычек? Воображаемая фигура? Застывшее воспоминание? Что важнее – то, чего ждут от него другие, или его собственное бессилие? Но и то и другое живет в нем. Гордость заставляет его вмешиваться, а его теперешнее состояние противится этому. Предсмертная усталость заставляет его смежать веки, но людям он показывает видимость бывшей некогда силы, тень ее. Неужели каждый человек кончает тем, что борется с самим собою, некогда существовавшим?
Что перевесит?
– Гонец хотел припугнуть меня, чтоб деньгу выжать, – сказал я, садясь у него в ногах. – Он совсем обнаглел, когда увидел, что на письме нет имени.
– А чего ты не послал его в… Прости. Надо было заплатить. Тогда б он уступил.
– Я испугался. И это заставило меня подумать о том, правильно ли я сделал, обременив тебя этой заботой и уговорив вмешаться.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Голос его звучал раздраженно, он казался оскорбленным. – Уговорить можно дурака или неразумного ребенка, а не меня. Ты говорил только о письме. Я отвечал, что мы должны сделать больше. Или мне память совсем изменила? А чем ты обременил меня? Подняться я не могу, но говорить, к счастью, в силах. И никто не может избавить меня от тревоги за друга. Это дело моей совести.
– Это может стать опасным.
– Для меня больше нет ничего опасного. Или, если хочешь, все опасно. Смерть притаилась за дверьми, ждет. Когда я что-нибудь делаю, я не думаю о ней, она не волнует меня. Я живу.
Он говорил твердо, и слова его звучали убедительно. Как и то, что только что прозвучало здесь. Но ведь одно из двух должно больше принадлежать ему, быть ближе к тому, что он на самом деле думает и чего хочет.
Впрочем, безразлично. Я буду утверждать в нем то, что выгодно мне.
– Мне приятно, что ты так говоришь. Я ценю храбрых и благородных людей, – льстя, заметил я.
– Так и надо. Если найдешь их. Только старые люди не храбрые и не благородные. Я тоже нет. Может быть, я только хитрый, но это от долгой жизни. Что мне сделают, вот такому? Арестуют или убьют человека, уже вступившего на свою последнюю тропу? Люди глупые, пожалеют бесполезного старика, а прикончат юношу, перед которым лежит жизнь. Поэтому я все возьму на себя, именно все, я воспользуюсь этим преимуществом, оно дается один раз в жизни.
