Да, я малость раскумекал. А все-таки это ему скорее всего мерещилось. Он всегда все истолковывал в худшую сторону, водился за ним такой грешок. Да к тому же переволновался из-за шпаны, нагрянувшей к нам вместе с Бигуди. Они до полусмерти напугали его своими загадочными намеками… Да что говорить, я сам переполошился при появлении Сороконожки. Только я понимал, что со мной происходит, – подверженность галлюцинациям!
– Надо предупредить Вирджинию! – принял я решение. – Она должна знать, что нам грозит беда!
Однако Состен решительно воспротивился:
– Говорю тебе, дурья голова, они оба заодно!
Именно это повергало его в ужас. Затем и разбудил меня, чтобы запугать…
– Ну же, признайся, ты решил выйти из игры, ищешь только предлога!
Молчание…
– Значит, к Виккерсу не пойдешь?
Он окончательно сник, не говорил ни «да» ни «нет». Сидел все так же по-портновски и лишь покачивал из стороны в сторону головой, как фарфоровый Будда…
– Издеваешься надо мной? Я вконец озлился.
– В какое положение ты нас ставишь? Полковник просто взбеленится!
– Золотые слова! Ты-то, простофиля, чем рискуешь? Тебе что за печаль, ежели дело не выгорит? Ты-то в тепле и покое! Тебе вдыхать не придется! Отдавать концы не тебе, а мне!.. А ежели выгорит, тем лучше! Ты в любом случае в выигрыше. Какой же ты циник! Таким, как ты, война только на руку: живи да радуйся! Жертва – это я!
Снова расплакался, содрогаясь от рыданий, измочил простыню.
– Стало быть, перестал верить в «Веги»? Значит, вся эта возня вокруг Гоа – обыкновенное очковтирательство?
Я приставал к нему с вопросами, лишь бы он перестал распускать нюни, чуть-чуть приободрился.
– Стало быть, признаешь, что морочил мне голову? Добивался, чтобы я согласился дышать газом? Для того и затеял всю эту мороку? Ну, признаешь?..
Он молчал.
– Ты для меня последний негодяй! Наобещал, наврал с три короба и ушел в кусты в самую трудную минуту. Худшую гнусность не придумаешь. Тебе есть, чем гордиться! Герой!..
Ведь, если рассудить, это он заварил кашу, откопал полковника, оборудование, крышу над головой и все прочее. Столько тут всего было накручено, такой подозрительный оборот все приняло, что ничего, кроме каторги, нам не светило. Никуда не денешься! Мэтью… Виккерс… Легавые… Бигуди… Шпионы… Консульство… Многовато! Да к тому же и Привидения!.. Оставалось лишь сдаться… А еще и моя забеременевшая бедняжка… Все свалилось нам на голову разом!
Ничего не скажешь, на редкость удачное стечение обстоятельств! Неприятности сыпались на нас градом… Я мог ничтоже сумняшеся поздравить себя с успехом… Ромео-болван! Похвастать было нечем, сам виноват… А вообще, нет… Просто поддался безотчетным побуждениям. В обычном состоянии, в трезвом рассудке я не притронулся бы к ней – уж очень любил с самого начала, восхищался ее красотой, испытывал к ней чувство почтительного восхищения… Наслаждался ее прелестью, мягкостью, беззаботностью… Не причинил бы ей ни малейшего зла своими ухватками… Когда бы не «Туит-Туит», не опьянение, не обстоятельства, не усталость… Теперь-то я хорошо понимал. Главное, голова у меня съехала набекрень… На меня напал вдруг безумный страх… Я набросился на нее, как пес… Я мог бы искусать ее, удавить… Теперь мне стало ясно. Я лишь отчасти был виноват, только от ответственности не уйдешь. Я и не пытался ловчить перед собой. Я сказал об этом Состену.
– Мысли у меня малость путаются, но за свои поступки я несу ответственность, тут никаких разговоров быть не может! Черным по белому написано в моем освобождении от воинской службы: «Подвергся трепанации, психика травмирована, но сознает ответственности за свои поступки». На том и стою! Честь и Совесть – заповедь нашей семьи!..
Он оторопело воззрился на меня полными слез глазами.
– Да, да, повторяю во всеуслышание! К твоему сведению, ты разбудил меня. На том стоял и буду стоять. А раз разбудил, то слушай, что я тебе скажу. Я не пустышка, как ты. Я держу свое слово, хотя и ранен, и перенес трепанацию… Живой или мертвый! Мы все 14-го года призыва такого захваса!
У него отнялся язык.
– Я не из тех, кто идет на попятную! Я буду отцом! Я – такой!..
Я испытал чувство гордости, произнеся эти слова.
– Несчастный шкетик! Сам еще ребенок! О чем вы толкуете?
Я вызвал в нем вспышку возмущения.
– Черт вас побери, я никого и ничего не бросаю!
Он так ярился, что кровать под ним готова была рассыпаться на части.
– Это уже слишком! Я не позволю оскорблять себя! Сопляк, балбес! Будьте осторожнее в выборе выражений!
Вне себя от негодования, он выпрямился, бешено вращая глазами.
– А, слезы высохли! – хохочу я. – Злись, злюка, злись, за злыдню держись!
Но и это не рассмешило его.
– Повтори! Ну-ка повтори! Я ни от чего не отступился! Ты лжешь, подлец!
Он в совершенном исступлении.
– Ваша «Вега», сударь, это совершенная туфта! И ваше китайское платье, и ваш гавот, и ваш вынюхивающий нос! Вы такой же лама, как я папа римский!.. Да… да… да! Вы обыкновенный жулик! И вы не провели меня своей путаницей, путаник! Поищите поглупее себя!
Я нанес ему болезненный удар. Глаза у него помертвели. Попал в жулики!
– Вы гибнете, молодой человек! Вы гибнете! Такое поношение! Я стараюсь слушать вас, но вы мелете такой вздор! У вас больное тело. Вас могли бы извинить ваши увечья, но и дух ваш совершенно нездоров! Только недуг гнездится еще глубже: у вас сердце неправильное!
Я так и подскочил:
– Ах, неправильное? Неправильное? Возьмите назад свои слова, иначе я за себя не отвечаю! Вот этим горшком запущу вам в рожу!
Я не я буду, если не трахну его по башке ночным судном!
– Жалкий трус!.. Тыловая крыса!.. Очковтиратель!..
Он метнулся к напольным часам и схватил их, готовясь защищаться:
– Только попробуй!..
Он держал часы над собой на вытянутых руках… Двадцать минут четвертого… Сейчас швырнет… Я быстро уклонился. Трах! Прямо в зеркало. Брызнул дождь мелких осколков. Он стоял, повесив руки, и ухмылялся.
– Ах, ты, гадина!
Я бросился на него и схватил за горло.
– Сволочь! Сволочь! Ты мне за все заплатишь!..
Он истошно орал, я стискивал ему глотку. Он ревел белугой. Я придавил его коленями, он вскидывался, подбрасывая меня.
– Ори, ори, гад ползучий! Все равно никого в доме нет! В дверь постучали, окликнули:
– Please!.. Please!.. Вирджиния!..
Она вошла, одетая в пеньюар.
– Вот, взгляните! – подозвал я ее.
Мне нечего было добавить. На того, кого я подмял под себя, страшно было смотреть. Ударами локтя здоровой руки я окончательно разбил ему лицо: подсохшие кровоподтеки под глазами полопались, потекла кровь, залила весь ковер. Мы обтирали ему лицо салфетками.
Четыре часа утра… Вирджиния спустилась в буфетную сварить нам кофе.
Состен стонал, его рвало: я здорово намял ему живот, а у меня все кружилась и кружилась голова: хватил он меня по ней.
Наконец мы улеглись в постели. Когда Вирджиния поднялась к нам из кухни, я попросил у нее прощения.
