размалеванная свинья Бигуди – все валится в кучу, подряд. Куда все это пристроить? А эта пьяная полицейская морда Мэтью? Его глаза вертятся вокруг меня безостановочно. Их куда? Они вертятся, вертятся, и от всей этой карусели в голове так жужжит и гудит, что я дурею. Никогда мне не дойти!.. Подлые людишки! Подлые! Уверен, они ее тискали. Дядя уж точно! Никаких сомнений! Уж очень она привычна. Как она с Бигуди, а? Будь она ребенком, невинным ребенком, она убежала бы с криком. А то ведь с каким удовольствием. Собственными глазами видел. Как наслаждались, как млели эти голубицы! Паскудницы! Прямо посреди сквера! Совсем девочка, а ни стыдливости, ни целомудрия! Сопливая сучонка! Изменяла мне с этой уличной шлюхой, этой жуткой образиной! С ходу, без задержки подложила мне свинью. Не могу больше оставаться здесь. Поднимаюсь. Побежал бы, не разбирая дороги! Все кипит во мне. Черт, голова! А, плевать!.. Собираюсь с силами… Действительно, какое-то наваждение: бежать, бежать! Надо что-то делать… О-па! Подъем, Вирджиния! Только не отпускать ее от себя. Тяну ее за руку. Бесстыдная развратная соплячка! Ну же, идем! Мерзавец Состен! Он, видите ли, ищет дьявола! А дьявол-то – во мне! Он терзает мне мозги днем и ночью. Хватай его, забирай – и все дела! Сущие пустяки! Он всюду во мне – в потрохах, в ноге, в голове, в сердце. И малышка – целиком в его власти. Да и все мы, будь он неладен! Эта дрянь, лжечародей Состен со своими отродьями! А Бигуди? Она одна столько рож понакорчит, сколько в сотне тысяч «Вег» не сыщешь… Околдует, высосет!.. Худо, ноги подкашиваются… Совсем устал… Пришлось снова садиться. Гнев действует на меня одуряюще. Мысли возвращаются к этому гаду Состену, к Мэтью… Хороши гуси!.. А со мной – предмет моей ревности… Крепко держу за руку наглую дрянь, маленькую сучку, фею моего сердца, маленькое порочное крепкотелое чудо… Что мне, совсем одурелому, делать с ним?.. Мысли мешаются, скачут, уносят меня… Я уже не властен над собой. Плачет по мне смирительная рубаха!.. Все- таки я что-то еще соображал… Чушь несусветная! Фея моего сердца – и такая потаскушка… Порочна до мозга костей… С этой жабой, с Бигуди! Феерическое представление устроила фея… Я рычал, задыхался на куче железяк… Валялся под витриной, точно бездомный пес… Хорош! Она прекрасно видела, что я выбился из сил… Конечно же видела, хитрюга! Могла бы хоть немного помочь… На нас смотрели. Клерки выходили из контор – кончился их рабочий день, по улице валил народ. Неровен час, фараоны! Возьмут, да отведут в участок как бродяжку, валяющегося в общественном месте! Вставай, обормот! Стараюсь приободриться… За дело, шалопай! Напрягаю все силы. Мы были недалеко от заведения Джинголфа, где торговали красками и мастиками, но у меня уже имелся этот товар. «Джинголф и K°» я знал хорошо. Не задерживаясь, шел дальше, погруженный в раздумья. Шел, точно лунатик, держа Вирджинию за руку. Не хотел отпускать ее больше от себя… чтобы всегда была со мной!.. Вот в таком состоянии я находился. Подумывал даже, не посадить ли ее под замок. Обдумывал, быстро шагая… Беречь ее пуще зеницы ока, чтобы никуда не пропала! Беречь, как сокровища Лондонской Башни! Вот какая мысль завладела мною. Никому больше не видать ее! Мне одному будет дано впивать ее глазами! Только так, и не иначе! Неприступная твердыня со смертоносными башнями, огромными подъемными мостами… и кипящим маслом – для Бигуди, для ее поганой свинячьей хари! Всегда на огне и над дверьми! Чтобы эта хавронья глаз больше не казала!
«I'll put you in!» – говорил я ей… Сулил ей счастье. «Я запру вас в башне!»
– Where is your tour? А где ваша башня? – преспокойно.
– В моем большом замке, карапузик! Вам будет хорошо там! В моей крепости, душечка! В тепле и добре!
Насмешливо глядя на меня, моя козочка трусила то шажком, то вприпрыжку. Ни намека на беспокойство… «Ку-ку! Ку-ку!» – приговаривала она, тыча мне пальцем в висок… Она – вприскочку, а я – шагом… Придурок, он и есть придурок!
– Да, сокровище мое: на три оборота ключа! На целых три! Так-то!
«Пфр-р!.. Пфр-р!» – запрыскала она. Ну, снова за свое! Чем настойчивее я говорил, тем смешнее выглядел – хоть плачь!.. Малютка… Цветок моих грез… из очень уж ранних… Фу-у, вконец измотался!.. Уж эти мне английские девчушки с крепкими икрами… Им ничего не стоит из-за какого-нибудь вздора втравить вас в жуткую передрягу… из-за ерунды заорать благим матом, завопить «караул!» из-за пустячной вольности… Да взять хоть эту пигалицу: выставлять себя на всеобщее обозрение со старой прожженой стервой, старухой-сатиром… Хоть волком вой! Поубавь-ка прыти, малыш! Эдак и загнуться можно!
А она все дразнила меня – «куку!» да «куку!» Но я в самом деле производил странное впечатление: шагаю и на ходу говорю… Взбесившийся, измученный свинтус. Она видела, как я переживаю, до чего затыркан, задерган заботами, и все насмехалась, насмехалась надо мной… Я так и остался для нее забавным чудаком, хнычущим дурачком. Она ничего не поняла. Ну же, вперед, шут гороховый! Неси муки свои вместе с тюком! Топай, топай, недоделанный! Двигай дальше, кочережка!.. А немало-таки отмахали пешкодралом – почти вернулись туда, откуда утром пустились в дорогу. Как раз поравнялись с магазином французской книги. Я совсем замучился, надо было малость передохнуть. Тут уж без притворства – не до того! Скидываю с плеча мою поклажу. Надо бы поразвлечь дитя. Все еще опасаюсь, как бы она не дала деру. Посмотрели витрины. Картинки, детские газеты – как раз по ее возрасту. Вирджиния неплохо читает по-французски. Попадаются и похабные книжицы, и, должен признать, ей интересно. Куплю-ка ей «Неделю Сизетты». Входим. Сплошь книги, главным образом приключенческие. Две сиротки на Северном полюсе, цветные эстампы, коллекции самолетов всех марок, турбинные мотоциклы, гоночные автомобили – порожденные бензином изобретения… Вспоминалось былое… Уже семь, а то и восемь лет минуло с тех пор… Я подсчитывал… Уже! Быстро летит времечко!.. Де Перейр, его изобретения… несравненная его отрада… и тачка… А все же неплохое было времечко! Эх, ты, старая кочережка! А этот тавотник Состен! Разве мыслимо разлучиться? Есть, есть что вспомнить! Война крепко запоминается… Я смотрел на малышку, на моего чижика. Она ни о чем не догадывалась. Давал ей пояснения к красивым картинкам, как раз для ее возраста. Рассказывал ей о шаровых молниях – в этом я кое-что смыслил. Хозяин заведения оказался покладист: позволял во всем рыться, переворачивать вверх дном все свои коллекции. Можно было копаться часами, пока льет дождь. Не ворчал, редко вставал из-за кассы, на все глядел очень свысока – как сейчас, вижу его… Очкарик. Подслеповат, как летучая мышь. Неведомо где витал. Целлулоидный воротничок- удавка, сдача, улыбка. Но вблизи от него пахло, пахло едко. Запах того времени – потная прель. Не случись войны 1914 года, от населения разило бы все тем же духом – я имею в виду природным. Любопытно, от чего оно избавится теперь? Может быть, от зубной гнили, от смрадного дыхания? Еще два-три потрясения, и уже не от чего будет избавляться? Очутимся в царстве великого Пана, облаченные пеплумами? Возвращение в обитель Прекрасного! Но черед Очкарика еще не пришел. Такой чопорный… Какое превращение должно было свершиться в нем? Какой недуг поразил его? В сущности, он был человек без возраста. Я никогда ни о чем не спрашивал его, не хотел, чтобы принял меня за осведомителя. На голове редкие волосы, жиденькие усишки. Что-то общее с де Перейром. Безликий приказчик, хоть сейчас набивай из него чучело – на модель-то никак не тянул: таких не прислали бы ни из Франции, ни откуда бы ни было еще. Точно из совсем другого мира, вроде угодил в какую-то коллекцию, как бы застыл на карнизе эпохи. Целый музей в едином лице. Когда мне случалось оказаться в тех краях, я заходил проведать его. Как и он, я носил мягкий воротничок с такой же целлулоидной вставкой, галстук-бабочку, только он сидел на своем месте, а я покинул все. Не он, а я искал приключений в его коллекциях. А коллекции, надо сказать, были у него замечательные! Суда всех времен. Какой подбор! Корабли всех веков и под всеми флагами, от драккаров викингов до океанских парусников: клиперы, колесно-парусные фрегаты, галеоны и корветы. Океанские бродяги в любую погоду и в любых водах… Лазурные штили, свинцовые волны, пенные ураганы… Соблазнительно! Не то, что рыскать в поисках пакли или чугунных деталей определенного образца. Эх, накупить бы кораблей, целый комплект, самых лучших, и увешать ими сверху донизу все стены полковничьего дома, всю лестницу, всю нашу с Состеном комнату – такая вот блажь накатила вдруг на меня, загорелось мне! Скажем, два-три трехмачтовых красавца, да еще пяток парусных паровиков…
– Слабо? – подначивает девчонка.
– Ах, слабо? Go! Дюжину!
Самых раскрасавцев, цветных, да дюжину! С реями, парусами, облаками, штормами! Брамсели туго надуты, шкоты гудят от ураганных шквалов! Беру все, не скупясь. Сорок семь фунтов просадил. У моего Очкарика глаза полезли на лоб, когда я выложил сорок семь бумажек. Никогда еще ничего не покупал у него. Изрядный-таки рулон добавился к грузу железных чугунных штуковин, а переть-то мне. В общем, отвел душу. Да и поздно уже было идти на попятный. Глупостей, конечно, наделал, и опять на полковничьи деньги. Разошелся – удержу нет! Втолковываю малышке, что она виновата не меньше меня. Кто меня подзуживал, слабо, мол, тебе? Ей-то что – как с гуся вода. Пристала – расскажи, да расскажи, какие там
