Дориан: имитация

этот дым он не решался, — что никто из этой ребятни не видел в нем ничего странного — все-таки, мужчина под тридцать, а лезет к ним в ширинки».

— Он не выглядит на свои годы, Бэз, — в этом все дело. Время протравило наши лица, как кислота травит медь, облик же Дориана так и остался лишь эскизом гравюры; ни единого пятнышка распада, никакой плотоядной порчи — не говоря уж о знаках старения — так на нем до сих пор и не проступило. De temps en temps[55] я гадаю, кто же это подкручивает ручки настройки, а после стирает получившихся Дорианов с экрана.

— Однако ты должен помнить и о том, Бэз, что в середине восьмидесятых наш царственный остров благодаря твоим американским друзьям поразила, одновременно с ВИЧ, и другая чума. То была пандемия грудных и вздутие дельтоидных мышц. Каждый на время оказавшийся не удел педераст города начал «тренироваться», словно желая накачать мускулатуру для борьбы с опустошительным недугом. И не было большего приверженца аэробики, чем наш Дориан, — он положительно светился, как если бы проводил ночи напролет, танцуя под диско в аэродинамической трубе. А при наступлении сезона его всегда можно было увидеть со свистом летящим по склону в окрестностях Клостерс — там, где дом Виндзоров сменяет свой быстрый упадок на краткий скоростной спуск. Да, он стремительно скатывался вниз, наш Дориан. И социальная, и сексуальная неразборчивость его создавали одинаково сбивающий с толку эффект, а именно, обращали Дориана в существо непонятное, непостижимое. Гей он или не гей? И кстати, сколько ему, в точности, лет?

— Он сносил все это с хладнокровием совершенно изумительным, Бэз. Мне, может быть, и хотелось бы видеть в Дориане моего протеже, однако он далеко превзошел все, что я мог хотя бы мечтать сотворить из него. И сколько бы ни твердили, что сообществу гомосексуалистов грозит смерть от невежества, случай Дориана иной, — похоже скорее на то, что его погубит чрезмерность знания. Да, он всегда оказывался в нужном месте в нужное время. Помню, я был однажды на авангардистской сходке и смотрел, как на сцене мим Ли Бауэри изображает выкидыш. И мне вдруг пришло в голову, что Дориан-то и производит мысленные мужские роды, которые, как полагали в конце восьмидесятых мужчины-гомосексуалисты, производили они. Если Бауэри был матерью, то Дориан — матерью всех матерей, показывающих нам, как народить на свет собственный образ.

Самым что ни на есть уместным образом, завершение этой речи совпало с их прибытием на место. Колеса «Яга» притерлись к бордюру, Бэз выключил двигатель. Совершенная, гнетущая тишина, нарушаемая лишь отмеряющим предсмертные часы потикиваньем остывающего металла, воцарилась в машине. Вовне же ее стояло несбыточное время года, всегда осенявшее жилище Уоттона, — деревья одновременно набухали почками, цвели, плодоносили и роняли листву. То было вторжение сверхъестественного мужского начала. Цвет яблонь и вишен осыпал мостовую, в саду же цвело все — от подснежников до роз, сирени и шпорника. Глициния, десять лет назад едва проделавшая половину пути к второму этажу, укрывала ныне весь фасад дома, точно растительная борода. Два серых клоуна сидели в зеленой машине, безмолвно созерцая эту арлекинаду.

— Что ж, — произнес Уоттон, — пойдем в дом. Я не для того выбрался из Миддлсекса, чтобы сидеть в машине.

— В должное время, Генри…

— Сейчас и есть должное время — я хочу войти в чертов дом. Хо…

— Ты что-то скрываешь от меня, Генри.

— О чем ты?

— Ты говоришь мне не все — не все о Дориане.

— Я полагал, что выражаюсь с утомительной ясностью, Бэз; я не знаю о Дориане всего, да и навряд ли кто-нибудь знает. Мне известен один кусочек, тебе другой, несомненно существуют люди, знающие свои кусочки, однако полной картины не видит никто. Вероятно, даже сам Дориан.

— А о Германе Дориан что-нибудь знает — о том, что с ним случилось?

— О Германе?

— Черт подери, не разыгрывай ты передо мной невинную девушку, Генри, — Бэз, не спросив разрешения, схватил лежавшую между ними пачку и вытряхнул сигарету. — Ты отлично знаешь, о ком я говорю. Герман, черный мальчишка, к которому Дориан воспылал страстью и который спалил нас всех на хер.

— А, этот Герман. Да, ну что же, сколько я знаю, его больше нет с нами.

— Вирус, так?

— Эмм… нет, не совсем. По сведениям, полученным мной от Дориана, юный Герман, осознав свое поражение в Битве с Наркотиками, нашел благородный, достойный римлянина выход.

— Генри! Ты хочешь сказать, что мальчик покончил с собой?

— Точно так — сразу после вернисажа, на котором показывалась твоя инсталляция. А теперь верни мне мои сигареты.

Двое мужчин сидели в сердитом, напряженном молчании и курили. Многовато они курят. Бэз и готов был оплакать Германа, но ведь смерть постигла юношу десять лет назад, а в прошедшие годы вместилось так много других, так много скелетообразных молодых людей пали от пуль, выпущенных ими друг в друга, и трупы их сгребли и свалили в траншеи времени. «Как, — выдавил, наконец, Бэз, — Дориан узнал об этом?»

— А, тут целая история. — Возможность пересказать этот анекдот явственно взбодрила Уоттона. — Дориан отправился наводить справки о Германе в нору, в которую тот по временам уползал, чтобы уколоться, оказалось, однако ж, что в норе этой затаилась змея. Змея из скинхедов, злобный маленький прохвост, также не чаявший души в нашем Германе. Он не столько рассказывал Дориану о кончине Германа, сколько с воплями гнался за ним по Сохо, размахивая ножом. После этого Дориан стал очень осмотрительным. Отыскать его сей персонаж — Рыжик его зовут — возможности не имел, однако, объявил, что, если ему это удастся, он сотворит с небесным телом Дориана все, какие только мыслимы, земные мерзопакости.

— Но дело все в том, — Уоттон щелчком отправил окурок в окно машины, — что то была не последняя встреча Дориана с Рыжиком.

— Нет?

— О нет, время от времени они сталкивались на здешней, так сказать, сцене. В клубах, на оргиях, там и сям. Всякий раз, как Дориан попадался Рыжику на глаза, тот бросался на него, что твой роттвейлер… В Британии нынче все помешались на злых собаках, Бэз. Я и сам подумываю, на обзавестись ли такой, хотя бы ради того, чтобы добавить немого frisson к моим отношениям с Сойкой… Довольно сказать, что если этот Цербер когда-нибудь изловит нашего Орфея, то тут-то Дориану конец и придет. Иммунитет от ножа, кулака или пистолета отсутствует даже у него.

Если Уоттон рассчитывал спровоцировать Бэза на что-либо, его ожидало разочарование. Перспектива гибели Дориана никакого впечатления на Бэза не произвела. Он вглядывался сквозь ветровое стекло в утреннее спокойствие тихой денежной заводи. Мимо проследовала вереница разбитых на пары школьников в старомодных вельветовых бриджах, пасомая учителем с зонтиком взамен пастушьего посоха. Почтальонша взобралась, отдуваясь, на ступени дома Уоттонов, стянула с плеча брезентовую суму, извлекла из нее пачку посланий, втиснула их в медную щель и удалилась.

Не произнеся ни слова, Бэз вылез из «Ягуара» и обошел его, направляясь к дверце пассажира. Вытаскивать Генри, ухватившись за бархатные лацканы «Кромби», наружу, ощущать его тело, подобное затянутому в твид пуку реек, втягивать носом тошный запах пота на его щетинистых щеках — все это было непереносимо. Бэз распрямил друга и прислонил, точно купленную на распродаже рухляди стоячую вешалку, к грязному горбу «Яга». «Господи, Генри, — пропыхтел он. — У меня не больше сил, чем у тебя, не могу я тебя таскать. Если тебе это нужно, тащись сам. Завязал. Бы. Ты. С. Долбанным. Гарриком». Каждое слово сопровождалось новым рывком в направлении двери.

— Тише, Бэз, — произнес Уоттон тоном, каким обращаются к груму — или к лошади, — тише, мы же не запаздываем на деловую встречу.