левую. А следом палуба наклонялась в другую сторону и то же самое повторялось в обратном порядке. Только доля секунды, на которую палуба выравнивалась, и была у него, чтобы справиться с компасом (очень старым номером «Ридерс Дайджест»), установленным на нактоузе (старом нотном пюпитре из ободранного, выщербленного металла).
Очень важно было выдерживать курс на северо-запад, ведя корабль сквозь пики и провалины города. К западу вставали трубы газового завода на Лотс-роуд, а на северо-северо-западе различались сверкающие утесы «Кенсингтон Хилтон». За многие годы ему так и не удалось приблизиться к ним, но это не умаляло возможности, что когда-нибудь вдруг да и удастся. Нет, он обязан был вести теплоход «Многоквартирный Дом» к горбатому, нескладному корпусу «Олимпии»[66] , даже если достичь его никогда не придется.
Он выстаивал у руля бури и похлеще этой, в 10 и 11 баллов, бури, создававшие такую буйную качку, что он едва удерживался на ногах. В такие часы он только и слышал, что визг своей ободранной души, продиравшейся сквозь туго натянутый стальной такелаж сознания. Он знал по опыту, что, когда энцефалограмма его становится более зубчатой, — когда возрастают и амплитуда, и частота волн мозга, — наблюдается также и странное ухудшение погоды на улицах. Тугие изобары вычерчиваются на магазинных витринах Кингз-роуд и Фулем-роуд, а над Редклифф-гарденз и Эдит-гроув возникают испуганные вихревые воронки циклонов с их низким давлением.
И все же, рано или поздно ураганы выдыхаются. Юнга меняет на нем брюки и подштанники, пропитавшиеся соленой мочой. Он принимает немного пищи и с ней витамины, необходимые, чтобы пережить это изнурительное плавание. Юнга уходит, и он опять берется за штурвал, сначала оглядывая зубчатый горизонт, затем опуская взгляд к высоким волнам из кирпича, мертеля, бетона и стали, которые «Дом» разрезает носом, вспенивая зелень садов. Опытный взгляд морехода позволяет ему отмечать и анализировать вечно меняющиеся особенности вида, экваториальной штилевой полосы города, которая человеку несведущему представляется совершенно статичной: стандартным, поздне-викторианским особнячком, стоящим посреди продолговатого, обнесенного стеной сада.
— А человек-качалка выглядит нынче утром необъяснимо довольным собой, — сообщил через плечо Генри Уоттон, лежавший в кресле, вглядываясь сквозь театральный бинокль в шестой этаж многоквартирного дома. Он вяло затянулся «Кохибой» и выдохнул струйку дыма, ожидая, когда его замечание, отразившись от стен гостиной, попадет в большие, заостренные уши жены.
— Что? — Нетопырка, сидевшая за своим уродливым письменным столом, резко выпрямилась, однако строчить не перестала.
— Я говорю, человек-качалка выглядит чертовски довольным собой. Полагаю, ему просто вкатили хорошую дозу «Лаграктила» или чем там его потчуют, чтобы бедный прохвост не сбежал с корабля насовсем.
— С корабля? — переспросила Нетопырка. Она привыкла случайным образом выхватывать из речей мужа отдельные фрагменты: в конце концов, он и она состояли в браке уже больше десяти лет. — Что еще за корабль?
— Нет-нет, корабль — лишь метафора его разума, состояния души. Видно ведь, что он полностью и благоговейно подчиняет себя некоему чувству ответственности.
— Ответственности? — все с той же пытливостью переспросила Нетопырка. — Насчет человека- качалки не знаю, а я вот должна управиться с тем, что осталось от вчерашнего приема. Просто
— Вернуться в чертов госпиталь — вчера они мне трубки так и не вставили.
— А кто тебя повезет? Я не могу, няне Клэр придется пораньше забрать Фебу из школы и отвезти на балетные курсы — может быть, Бэзил?
— Не знаю; он же ушел вчера с Дорианом, верно? — вот тебе и все его красивые словеса о дружбе, помощи и…
Уоттона заставил прерваться настойчивый трезвон телефона. Звонил Дориан — поделиться впечатлениями о вчерашних увеселениях
Алан Кемпбелл добрался до дома Дориана минут примерно за двадцать. После того, как в середине восьмидесятых его вычеркнули из реестра врачей, былой мастер изощрений покатился по имущественной лестнице вниз. А когда симптомы его стали слишком бросаться в глаза, лишая Кемпбелла возможности производить даже нелегальные аборты или инъекции витаминов, сдобренных толикой «Метедрина», ему осталось только снять меблированную конурку на Эрлз-Корт. В ней, окруженный несколькими картонными коробками, в коих дотлевали разного рода бумаги, Кемпбелл с грехом пополам влачил последние дни, слушая коммерческое радио и загнаиваясь в поту собственной порочности.
Они стояли, глядя на залитый кровью, но тем не менее привольно раскинувшийся в кресле Имса труп. Зачем ты это сделал? — прокаркал Кемпбелл, которого, при всем его немалом пристрастии к пролитию крови, все-таки замутило, когда он увидел столь щедрую порцию этого супа-пюре.
— А, не знаю, — Дориан пнул труп Бэза в бедро и тот крутнулся, словно марионетка, в своей раме из красноватого дерева и кожи. — Вопрос сводился лишь к
— Да что ты?
— Уверяю тебя, — Дориан легонько пристукнул кулаком по каше, в которую обратилось лицо Бэза, поднес кулак ко рту и слизал с костяшек красную жижу.
Кемпбелл поморщился. Черт знает, что за грязищу ты тут развел, Дориан, — сказал он.
— Не говори.
— Эти мониторы — та самая его работа?
— Да, верно.
— С ней все это никак не связано?
— Конечно, нет! — Дориан хохотнул. — Воровство произведений искусства дело обычное, но убивать из-за них? Не будь смешным.
— Как скажешь. Стало быть, ты от него хочешь избавиться, правильно?
— Такова общая идея.
— Это будет стоить денег.
— Естественно.
— Не думаю, что у тебя найдется все необходимое для такой работенки… пластиковые простыни или мешки, резиновые перчатки, крепкий шнур либо веревка, долбанная лопата — хорошая?
— А что ты собираешься сделать? — глаза Дориана вспыхнули. — Разрезать его на куски? Растворить в кислоте?
— Да нет, не сходи с ума, чтобы растворить труп, нужна глубокая ванна и бутыль сраной серной кислоты. А насчет расчленения — у меня на него не хватит сил, а ты только напортачишь. Нет, — он взглянул на Бэза и что-то вроде жалости скользнуло по его подловатой физиономии, — бедного ублюдка придется зарыть. Так что, если у тебя всего перечисленного нет, давай, добывай. А я пока раздену его.
О подходящем для захоронения месте Кемпбелл услышал у Уоттонов, во время обеда. Ему нравились подобные фокусы: вытягивать сведения из глупых, ничего не подозревающих людей, которые лезли к нему с разговорами, тем самым обращаясь в невольных соучастников преступления, которое только еще предстоит
