Коба санкционировал реабилитацию авиаторов.[170] Освобождать приятнее, чем сажать. Почему-то вспомнилась маленькая Ларина. Бухарин сволочь, старый е. арь, вскружил голову девчонке, она и поверила в него. Как мне не хотелось отправлять ее обратно в лагерь, а пришлось. Видно было, что если освободить, будет звонить по всей Москве, что ее Николай Иванович — невинная жертва ворона Сталина. Еще и к иностранным журналистам побежит, они Бухарчика любили. Пришлось оставить в лагере дуру, иначе нельзя. Жалко. Но что делать. Ненужная жалость вождей больно бьет по честному народу.
Развиваем наступление. Освобождены большие территории, Харьков освобожден, к концу года обязательно освободим Киев. Это хорошо. С начала войны не видел Кобу таким довольным. Немцев отбросили от Москвы, он чаще хмурился и ругался. И потом. А сейчас улыбается.
Дипломаты возвращаются.[171] Перевозка и охрана на мне, а улыбается им Вячеслав. Он все больше заделывается дипломатом, а в ГОКО я. И все шишки на меня.
С мая я еще за железные дороги отвечаю. Хороший контакт по этой линии с Лазарем.[172] От него всегда есть помощь. Хорошо, что сейчас прибывают пленные. Надо их перебрасывать на восток. Так надежнее, меньше охранять, из Сибири бежать до Берлина далеко.
Товарищ Сталин принимал трех Митрополитов,[173] был Всеволод.[174] Он мне днем звонил, заехал посоветоваться. Куратором намечают Карпова.[175] Я его знаю плохо. Всеволод отзывается в целом положительно. Решение по Церкви правильное, я Кобе в этом направлении докладывал в начале года. В этом году и Рождество разрешим праздновать.
Попы могут помочь, особенно сейчас. Пока Гитлер жал, они были туда и сюда, но больше с немцами. Теперь будут помогать нам даже на оккупированной территории. А немцам их жать сейчас невыгодно, побоятся. Если даже прижмут, им же будет хуже. Я так Всеволоду и сказал.
Товарищ Сталин пригласил сразу после попов, меня, Анастаса и Георгия. Попросил помочь Георгию с авиамоторами. Георгий отнекивался, что сам справится, но видно было, что про себя рад. Они там с Шахуриным никак не договорятся, а Шахурин парень залупастый. На меня смотрит косо, я понимаю. Радости я ему никогда не приносил, но его если не взгреешь, может напортачить. А так работать можно.
Освободили Смоленск. Позвонил, поздравил Хоменко.[176] Сказал, ну, Василий, что на очереди, Киев? Он говорит, вряд ли. Мы не на том направлении, я скорее до Кишинева доберусь, чем до Киева.[177]
Освобождаем территории, одни заботы ушли, другие пришли. Пришло больше чем ушло, но пусть. Эта забота не в тягость.
Работаю в Комитете по Освобожденным Районам. Председатель — Георгий, члены я, Анастас, Вознесенский и Андреев. От Андреева как от козла молока, гений Госплана вечно занят. Придется заставлять. Георгий тянет, но больше по партийной линии, Анастас работает по своему кусту. А мне сразу по всем линиям. А потом от Кобы чихвостка.[178]
Опубликовали Указ.[179] Вячеслав получил Героя за танки, Георгий за самолёты, Анастас — за продовольствие. Коба ко мне прислушался, Тевосян и Вахрушев получили тоже.[180] Я получил за оружие. А если разобраться — за всё сразу. Это сейчас наладилось, а тогда, в 1941 г. все навалилось. Товарищ Сталин, это фронты, политика, общий контроль. А индустрию большинство пришлось тянуть мне, кроме химии.
Хорошо работает Первухин.[181] Первухин сейчас тянет и «Мимозу».[182] Интересное дело, я докладывал товарищу Сталину год назад.[183] Но тогда было недосуг. Работал Фитин.[184]
Дело важное, Коба интересуется. Сказал, надо работать. Ну, мне хватает своего. Сейчас ускоряется, приняли решение ГОКО. Но, похоже, работают без огонька. Это понятно, люди не знают, зачем им в военное время ставят непонятные задачи. А ученые есть ученые.
Курирует Вячеслав, к нему бегают из академии, активничают, засуетились.[185] Может утечка информации? Почему Иоффе так активничает? Жалко, сейчас не до этого. Надо готовиться к встрече.[186] Все на мне, Всеволоде и Фитине. Надо поговорить с Всеволодом. Похоже, охрану взвалят на меня. [187] Коба, все-таки больше доверяет мне.
Вознесенский вроде дело делает, но му…ак. С Георгием мы уже как одно, спелись, а с этим все не получается. Георгий тоже его не жалует. Ну, х…й с ним, г. вно было, г. вно останется, а работать надо.
Фактически первые реальные работы по атомной проблеме начались в СССР примерно тогда же, когда они начались и в других ведущих державах мира — в США, Англии, Франции и Германии, то есть — до войны. И у них были неплохие перспективы, но война смешала и отменила все планы в этой сфере.
После того как наметился перелом в войне, интерес к проблеме в СССР возрос, чему способствовала и разведывательная информация из-за рубежа о работах в США.
В марте 1942 г. Берия впервые (если судить по дневниковой записи от 28 марта 1942 г.) докладывал Сталину по «урановой» теме.
27 сентября 1942 г. заместитель Председателя ГКО В.М. Молотов направил И.В. Сталину на утверждение проект распоряжения ГКО «Об организации работ по урану», внесённый от лица АН СССР и Комитета по делам высшей школы при СНК СССР А.Ф. Иоффе и С.В. Кафтановым.
28 сентября 1942 г. это распоряжение (не Постановление) ГКО было принято за № 2352с. Академия наук СССР обязывалась «возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива». В целом распоряжение носило достаточно аморфный характер.
6 октября 1942 г. Народный комиссар внутренних дел СССР Л.П. Берия направил в ГКО И.В. Сталину и В.М. Молотову своё письмо (во многом повторяющее проект его письма от октября 1941 г.). Показательно, что уже в октябре 1942 г. Берия предлагал «проработать вопрос о создании научно-совещательного органа при Государственном комитете обороны СССР из авторитетных лиц для координирования, изучения и направления работ всех ученых, научно-исследовательских организаций СССР, занимающихся вопросом атомной энергии урана».
Это — стиль Берии: в новом деле важно сразу же концентрировать усилия, обеспечить взаимодействие всех заинтересованных лиц и комплексность.
Для стиля же В.М. Молотова, к которому учёные-атомщики обращались ещё до войны, характерен такой документ, как записка В.М. Молотову из Секретариата СНК СССР. В записке, подготовленной не позднее 11 февраля 1943 г. многолетним помощником Молотова Иваном Ивановичем Лапшовым (1903– 1988), заведующим Секретариатом СНК (СМ) СССР в 1938–1957 гг., шла речь о неудовлетворительном состоянии работы по урановой проблеме.
Вяло констатируя, что «решения ГОКО по урану выполняются очень плохо», Лапшов предлагал возложить на М.Г. Первухина и председателя Всесоюзного комитета по делам Высшей школы при СНК СССР С.В. Кафтанова «обязанность повседневно наблюдать и руководить делом выполнения работ по урану». Понятно, что в условиях военной загруженности Первухина и недостаточной государственной весомости Кафтанова эта идея была заранее мертворождённой. Показательно, что Молотов никак не отреагировал на этот и последующие тревожные доклады Лапшова, и все его записки ушли в архив с меланхоличной пометой:
