— Чего торопишься? Есть по-человечески не можешь, — ворчит Изотов вслед Вите и гремит посудой.
Катера уже начали траление. На длинных буксирах сзади них идут тралы. Все матросы занимаются своими обычными делами, а Курбатов умывается, наклонившись над ведром.
Заметив Витю, капитан-лейтенант повернул к нему голову и спросил:
— Подкрепился? До обеда протерпишь?
— Подкрепился…
— Умывался?
А стоит ли умываться, если не спал всю ночь? Курбатову все ясно, и он говорит, вытираясь:
— Раздевайся, полью.
Витя послушно снимает тельняшку и подставляет руки под холодную струю.
Курбатов поливает и тихо говорит:
— И как тебе не стыдно! Умываться нужно всегда. Тебе самому легче будет.
Вите стыдно, и он старательно мылит покрасневшее лицо. А Василий Николаевич все льет и льет. Ручейки бегут по плечам, груди, спине. Немного холодновато… И вдруг целый поток хлынул на голову и спину. Захватило дыхание, и от неожиданности Витя вскрикнул.
Добродушно, почти беззвучно смеется Курбатов, а с надстройки, где стоит пулемет, доносится голос Бородачева:
— В следующий раз не жди приглашения, сам умывайся, поросенок!
Матросы смеются, а Василий Николаевич закрыл Вите лицо полотенцем, шутливо трет уши мальчика и приговаривает:
— Не ходи грязным, не ходи!
Где-то здесь на глубине лежат мины. Они могут взорваться под катером или тралом в любую минуту. Взметнется столб воды, может быть, блеснет пламя, и снова все затихнет. Только не будет тральщика и его экипажа. Что останется от них, примет могучая Волга и понесет к играющему волнами Каспию.
Посмотрит иной человек со стороны на работу тральщиков и позавидует: ходят они по реке степенно, матросы читают книги, играют в шахматы, «забивают козла» или дремлют на своих постах. Курорт, а не война! И не знает тот человек, что над самой смертью ходит катер, что любая шахматная партия может оказаться незаконченной, а книга — недочитанной.
Фашисты поставили мины на участке длиной в несколько сот километров. Они хотели не только закупорить Волгу, но и запугать людей, «воздействовать на психику», как сказал Щукин на собрании дивизиона. С психическим воздействием у фашистов ничего не получилось, а вот чтобы своевременно убрать мины, да еще и обеспечить охрану пароходов от воздушных разбойников, флотилии пришлось основательно поработать. Ее тральщики разошлись по всей реке. Они поддерживали связь друг с другом чаще всего только по радио, но действовали всегда дружно, согласованно.
Вот поэтому пришлось отряду Курбатова отделиться от дивизиона и работать самостоятельно на собственном участке. Только два раза с начала минной войны смог к ним вырваться командир дивизиона. Он приходил на маленьком полуглиссере и, выслушав доклад Курбатова, дав указания, сразу начинал торопиться:
— Ну, у тебя пока еще спокойно… А вот у Бабушкина — жарынь! Пойду лучше к нему.
И мчался полуглиссер дальше, а отряд Курбатова продолжал работу.
Первое время страшно было Вите. Ему казалось, что мина обязательно взорвется под катером, он вздрагивал при малейшем постороннем шуме, но потом привык: научился внешне спокойно сидеть с книжкой и тогда, когда катер проходил над самым большим скоплением мин…
— Ох и долго нам придется здесь воду вспахивать! — ворчит Бородачев.
— Потерпи малость, — отзывается Щукин. — Командир вызвал остальные катера. Сообща мигом разделаемся с этими минами.
Раздался гудок, а скоро из-за острова вышел и пароход. Большой, белый, с людьми на палубах, он нерешительно топтался на месте и просил тральщика провести его через опасный район.
Витя любит такие моменты. Катер кажется совсем маленьким рядом с пароходом, а тот слушается его, осторожно идет сзади, и люди с его палуб с надеждой и благодарностью смотрят на моряков.
Все время водил бы за собой пароходы!
При проводке их Витя становится к пулемету, а Захар отходит к рубке и делает вид, что поправляет фалы — специальные тонкие веревки, на которых поднимаются флажные сигналы. Это самые счастливые минуты в жизни Вити: очень приятно чувствовать, что ты сейчас нужен людям!
Только успели провести пароход, как появились катера-тральщики. Они шли, раскинувшись во всю ширину реки. Немного удивляло лишь то, что вместо шести их возвращалось пять.
«Неужели что-нибудь случилось с катером? — подумал Витя и тотчас успокоил себя: — И раньше бывало, что один задерживался».
Траление пошло быстрее. Временами то здесь, то там раздавался взрыв, катер вздрагивал, но таких сильных ударов, как утром, не было.
К вечеру взорвали последнюю мину и подошли к берегу. Витя первым спрыгнул на берег и подбежал к ближайшему катеру.
— А где «сто двадцать первый»? — спросил он у матроса, крепившего пулемет.
Матрос открыл рот, пожевал губами, махнул рукой и отвернулся. Витя обошел все катера, и везде матросы выслушают его, буркнут что-то непонятное и уходят, торопясь выполнить какое-то приказание.
Гнетущая тишина стояла на катерах. Даже Изотов, ворчливый Изотов, который и во сне бормотал что-то, теперь молча гремел кастрюлями. И Витя понял, что «сто двадцать первый» больше никогда не займет свое место в строю отряда…
Витя забился на корму катера, прижался спиной к лебедке. Двух очень близких людей потерял он в Ленинграде: маму и Федора Васильевича. Горько и больно было ему чувствовать эту утрату, но их смерть не удивила, не поразила его.
Мама и Федор Васильевич таяли у него на глазах, он постепенно привыкал к мысли, что настанет день, когда они умрут.
Тут — совсем иное дело. Ведь еще вчера он видел и Тимофеева, и других матросов со «сто двадцать первого». Все они были полны сил, смеялись и даже беззлобно переругивались, как и другие матросы. И вдруг…
Как все странно, неожиданно и страшно на войне!..
Невольно вспомнился отец. Не окажись тогда, когда взорвался их тральщик, поблизости морских охотников — сомкнулись бы волны и над ним…
— Личному составу построиться на берегу! — услышал Витя строгий голос мичмана Агапова, дежурившего по отряду.
Изотов снял с плиты кастрюлю, прикрыл ее чистой тряпочкой, поправил бескозырку и сказал:
— Идем, Витя…
Витя удивленно посмотрел на Изотова. А тот стоял у трапа и ждал его.
Солнце село, и на багровом небе отчетливо видны пулеметы катеров. Около них застыли пулеметчики. Неподвижные, в касках, надвинутых до самых бровей, они кажутся высеченными из камня.
— Товарищи! — раздался глухой голос Курбатова. — Фашисты начали новое летнее наступление. Для того чтобы ослабить подвоз грузов к фронту, они ставят на Волге мины. Они хотят минами, как петлей, сжать горло реки, сделать ее несудоходной. Но партия приказала нам с вами охранять Волгу, уничтожать минные поля. И мы должны выполнить свой долг так, как это сделал «сто двадцать первый»…
Курбатов говорит спокойно, словно разговаривает сам с собой, а Витя видит все, о чем он рассказывает, будто находится на тех тральщиках, которые, рискуя жизнью, очищали путь другим.
…Вот тонкой струйкой вьется дымок над трубой парохода, который стоит у берега. А за ним — длинная вереница других пароходов и приземистых барж. Стоят плавучие госпитали с большими красными крестами на бортах, стоят баржи с нефтью, хлебом, бензином, пушками. Все это двигалось к фронту, но фашисты поставили мины в самом узком месте фарватера. Их не обойти. Вот и остановились пароходы.
Немного выше пароходов и барж прижались к берегу тральщики. Матросы молча смотрят на
