ходом пошли вверх по Березине.
Во время этого перехода я и узнал, что отступавшие фашисты отсекли взвод П. от главных сил десанта, обтекали его со всех сторон, казалось — вот-вот раздавят своей массой. Вот тогда, испугавшись возможного пленения, и застрелился П.
Тут же я и спросил у Юшкова, почему он сказал то слово.
— А как его иначе назовешь? — пожал плечами Юшков. — Что фашисту прежде всего надо? Убить нас. Всех или как можно больше. Значит, наша задача — обязательно выжить. А этот…
В душе я был согласен с Юшковым, но все же подумал: «Тоже мне, философ нашелся! Посмотрим, если тебя прижмет, что запоешь!»
Было это на рассвете 26 июня. А еще часа через два или чуть побольше мы вступили в бой на подходах к Паричам, где по мосту сплошным потоком шли немецкие войска, еще не потерявшие надежды оторваться от преследования.
Катера-тральщики со своими крупнокалиберными пулеметами, конечно, не могли долго вести бой с танками, врытыми в землю по самую башню; поэтому мы сразу же отошли, уступив фарватер бронекатерам Пескова.
С этого момента и началось: отряд за отрядом мы посылали в бой, чтобы одни катера сковывали боем вражеские танки и штурмовые орудия, а другие всячески препятствовали переправе врага на правый берег Березины. Тяжело, невероятно тяжело нам было в этом бою. И прежде всего потому, что 193-я и 96-я стрелковые дивизии, которым предписывалось идти берегом Березины, вынуждены были отклониться от намеченного маршрута.
Была нами предпринята и попытка захвата моста, но она закончилась неудачей: слишком малочислен был наш десант, слишком много вражеских солдат рвалось на правый берег.
Однако десант все же помог нам, так как усилил и без того основательную панику, царившую в фашистских войсках, и самое главное — десантники обнаружили и перерезали провода, которые шли к зарядам взрывчатки, укрепленным на сваях моста.
Правда, когда мы с помощью армейской артиллерия и авиации сбили вражескую танковую засаду в районе Бельчо и главными силами своими (а не каким-то одним отрядом) вышли к мосту, фашисты все-таки взорвали его, но только один пролет.
Паричи, когда мы вошли в них, горели во многих местах. Пожары тушила наша пехота, которая все же умудрилась опередить нас.
Не успели мы осмотреться, только и радости — нашли чурку для газогенераторных катеров- тральщиков, — получили приказ: «Вперед!»
По реке, отражавшей на своей поверхности зарева многих пожаров, мы подошли к мосту, разминировали его, очистили от бревен фарватер и ушли в непроглядную ночь, чтобы найти бегущего врага.
Ни огонька, ни вскрика человеческого. Будто вообще одни мы на этой реке.
Но враг где-то здесь. Может быть, именно в эту минуту он и берет на прицел меня?
И вдруг Губанов наклоняется ко мне и шепчет:
— Там (показывает глазами на мысочек, к которому мы приближаемся) вроде мелькнул кто-то.
— Дай ракету!
В ее мертвенно-белом свете мы увидели человек двадцать в гражданском; ракета осветила их в тот момент, когда они намеревались скрыться в зарослях кустов.
А еще через несколько минут я и Гриденко стояли в плотном кольце женщин, детей и стариков. И что меня больше всего поразило: никто из этих людей не подошел к нам на расстояние вытянутой руки, ни на одном лице не было радости — только ожидание, настороженность. Но вот из толпы выступил старик и спросил:
— Извиняюсь, конечно, а кто вы такие будете?
— Как кто? Не видишь, что ли, что советские? — удивился я.
— Оно, конечно, вижу, — согласился старик, помолчал и — снова вопрос: — Только откуда советским кораблям взяться, если они все перетоплены еще в сорок первом?
Мои матросы возмущенно зашумели, заговорили разом:
— А форма-то, форма?
— На флаг взгляни!
— Черта с два нас утопишь!
— Хочешь, документы покажем?
Когда стих гневный ропот, старик помялся-помялся и сказал:
— Форма, она, конечно… И флаг тоже… Или документы подделать нельзя? Герман, он и не такое отчебучивал…
Выручил Гриденко: он достал из кармана кителя партийный билет и протянул его старику. Тот долго рассматривал и сам билет, и фотографию на нем, потом отступил на шаг и вдруг грохнулся нам в ноги. Что тут началось! Нас и обнимали и целовали. И угощали полусырой картошкой, приговаривая:
— Вам, сыночки, еще воевать и воевать, а мы уже почти дома! И пусть герман спалил деревеньку, но не пропадем же мы на родной земле да еще при нашей Советской власти!
Ночь словно светлее стала после этой короткой, но такой впечатляющей встречи.
А на рассвете, когда над Березиной еще плавали клочья тумана, мы увидели фашистов. Они переправлялись на правый берег. И мы из пулеметов открыли по ним огонь, своими форштевнями и бортами крушили их лодки и самодельные плотики.
Сначала все было — лучше не надо, а потом фашисты опомнились и открыли ответный огонь. Теперь я мог принять только одно решение из двух: отойти и дождаться бронекатеров или вести бой самому.
Почти час мы одни, то отступая, то снова яростно бросаясь вперед, мешали вражеской переправе.
Наконец, когда начало казаться, что еще немного — и мы отступим по-настоящему, появились бронекатера Пескова. На полном ходу вылетели из-за поворота Березины и сразу же ударили из всех пушек и пулеметов.
Минут через пять — десять оба берега опустели. Только из леса какое-то время еще слышался треск сучьев, звучали человеческие голоса.
И только теперь мы смогли оказать настоящую помощь своим раненым. Я с тревогой и грустью вынужден был заметить, что еще два катера-тральщика надолго вышли из строя, что, пожалуй, лишь в Киеве их и удастся отремонтировать.
Тут я и увидел Юшкова. Все матросы приводили в порядок свои катера, а он лежал у пулемета и, похоже, не собирался спускаться на палубу. Это удивило, даже рассердило, и я сказал:
— Ишь, разлегся, как на пляже. Товарищи работают, а ты сачкуешь?
— А почему бы и не сачкануть, если есть такая возможность? — как-то невесело отшутился он.
Я отнес Юшкова на санитарный катер, уже зная, что еще в самом начале боя он был ранен в обе ноги, но скрыл это от товарищей и командира катера-тральщика.
Невольно подумалось, что он имел полное право назвать того самоубийцу пустышкой.
Между прочим, у нас было самым обыденным явлением, что раненые, если для этого была хоть малейшая возможность, до конца боя оставались на своих боевых постах. Например, еще во время боя под Здудичами, где у меня была полностью выведена из строя команда катера-тральщика, ни один человек не покинул своего места. А ведь у командира катера-тральщика старшины 1-й статьи Поперовника была перебита нога, а рулевой Абрамов стоял у штурвала с пробитой осколком грудью.
Пополнили мы запасы топлива, приняли боезапас — и снова вперед. Но теперь перед нами стояла ответственная задача: в возможно кратчайший срок в районе Стасевка — Половец переправить на правый берег Березины 48-ю армию, столь необходимую нашему командованию для того, чтобы замкнуть кольцо вокруг Бобруйской группировки врага.
Я был разочарован, когда прибыл в указанное место и увидел там нашу пехоту: ни строя вроде бы, ни подобия военной дисциплины; просто толпа людей, каждый из которых занимался тем, чем ему хотелось. И купались, и белье стирали.
Много солдат было на берегу, но из леса ежеминутно вываливались все новые и новые группы и
