из окон, я осторожно прокрался к заднему входу.
Тихо войдя на кухню, я едва не спровоцировал сердечный приступ у Далии. Она невнятно выругалась и попыталась треснуть меня большой ложкой. Вот никакого почтения у Ицхаковой домработницы к старым товарищам хозяина. Он выкопал ее из последней польской алии. Чуть ли не прямиком с корабля.
Несмотря, на ее более чем почтенный возраст Далия была страшно энергичной и замечательно готовила, причем любые кухни мира без всяких рецептов и книг. Все это было у нее в голове и получалось получше, чем у любого шеф-повара. Это окупало массу ее недостатков, в число которых входили упорное желание учить окружающих жить правильно — вернее то, что она считала правильным, и абсолютное нежелание учить иврит. Она объяснялась на жутком польско-русско-идишско-ивритском суржике с вкраплением неизвестно откуда подхваченных арабских ругательств. При определенном навыке вполне понятно. А, кроме того, она категорически не желала рассказывать что-либо о своей прошлой жизни. Единственное, о чем можно было догадаться, что она была в концлагере. Номер на руке не спрячешь. Аня утверждала, причем без малейших оснований, что она Ицхаку какая-то родственница, поэтому он ее и терпит.
— Что происходит? — поинтересовался я, быстро забирая с тарелки бурекас и привычно уворачиваясь от попытки треснуть меня по лбу все той же ложкой.
— Эти, — она ткнула пальцем в потолок, — очень набивались к той самой женщине. А она не хотела советских к себе домой пускать, вот и приехали к нам.
Эта женщина — было кодовое обозначение Марии. Далия совершенно не одобряла их отношения с Ицхаком. Или выходи замуж, или не морочь голову. Другого она не понимала, о чем и сообщала всем желающим ее выслушать.
— А ты что хотел? — поинтересовалась она, выделяя мне еще парочку бурекас, самых неказистых на вид. Вообще-то этим можно было гордиться. Это было явное признание моего права таскать с тарелок без официального приглашения. Такого удостаивались немногие. Хотя, на самом деле, я думаю, что ей просто хотелось поговорить. Такие собеседники, как я, навострившиеся понимать сказанное Далией, попадались не часто. Большинство просто не въезжало в фразу, где слово было польским, потом слово русским, и, в конце, слово из идиша. Я никак не мог понять, какой язык для нее родной. Вроде все прекрасно знает, но упорно мешает в кучу, будто думает, что так собеседнику понятнее. Это, как некоторые, объясняясь с иностранцами стараются говорить погромче, вроде так дойдет скорее. А Ицхак в последнее время приезжал домой только спать. Этот его завод постоянно требовал контроля и присутствия. Так он утверждал.
— Да я просто так зашел, — сообщил я под недоверчивое качание головой. — Старшие на экскурсии, Вера в садике, Анна на работе. Один я неожиданно на выходном. Утром встал, где надо, гвозди забил, где надо, подкрасил, и делать до вечера абсолютно нечего. Вот и решил в гости зайти. Ну, раз такое дело, пойду еще куда-нибудь…
— Ты в сад иди, а я сейчас все равно наверх понесу, скажу ему…
— А, — радостно заорал Ицхак. — Ты чего здесь сидишь? Пошли в дом. Праздник хоть и прошел, но святое дело по этому поводу.
— Еще мне не хватает перед посольскими светиться.
— Да кому ты нужен, через столько лет? — убедительно-вопрошающим тоном заявил Ицхак.
— Вот если бы я слесарем работал, точно не нужен был. Что это за странные товарищи, в дом к эмигранту набиваться? У них что, настала полная свобода и можно не бояться провокаций?
— Мне это самому надо было. Ты вообще знаешь, что, до разрыва отношений, большинство технической литературы и всяких справочников была на русском языке, или переводная с русского? Они заинтересованы продать, а мы заинтересованы купить. Дешевле, чем из Европы или Америки. А они за валюту удавятся от жадности. И вообще, — сказал Ицхак, грозя мне пальцем, — а чем ты, собственно, лучше, в таком случае? Тоже боишься неизвестно чего.
О! — довольно сказал он, — вот ты и спекся. Теперь точно попадешь в сводку вражеской разведки…
Душно в доме? — понимающе спросил он.
— Да, — улыбнувшись, ответила девушка. — Захотелось выйти на воздух.
— Вот. Познакомьтесь. Это Лена, сообщил он. — А это мой старый друг Цви, показывая на меня.
— Очень приятно, — сообщили мы хором.
— Ну, вы поговорите, а я, — он подмигнул мне, — сейчас принесу.
— Мда, — сказал я, когда он уже не мог нас слышать. — Какая интересная встреча.
— А я, когда услышала название поселка, сразу напросилась. Я запомнила, как он называется. Глупо, наверное, думать, что можно встретить человека на улице, где живут несколько сотен человек. Тут она радостно улыбнулась. — Я всегда делаю изрядные глупости, но они хорошо кончаются.
— Всегда? — с сомнением переспросил я.
— Ну, почти… Вы меня тогда спасли от очень больших неприятностей. То, что советским гражданам можно ездить на местных автобусах только в исключительных случаях — это еще можно отговориться. Но опоздать на официальное мероприятие — это совершенно немыслимое дело. Через неделю после нашего приезда один товарищ не вернулся домой вовремя, задержался на работе, так успели согнать людей на собрание и некоторые выступающие обвинили его чуть ли не а измене Родине и попытке сбежать. Теперь постоянно смотрят с подозрением — куда пошел, зачем…
— Слушай, — говорю, не называй меня на «вы». Меня это раздражает. Во-первых, здесь все обращаются к друг другу на «ты». В иврите нет такого обращения. «Вы» — это обращение к нескольким людям, и никак иначе. А во-вторых, я не настолько тебя старше. А что ты, собственно, меня так разглядываешь?
— Мне как-то не верится, что вы, — она кивнула на мой жест и поправилась, — ты какой-то военный чин. Этот твой интересный вид, — сказала Лена со смешинками в глазах, — совершенно не соответствует моему представлению о начальстве. А машина явно была не для простых.
— А что тебя не устраивает? — с интересом спросил я, демонстративно разглядывая затертые армейские брюки и запачканную краской майку. — Ты думаешь, что ваши полковники ходят на даче в парадном мундире и обвешанные орденами? А когда красят забор, в выходной, краской не пачкаются?
— Я думаю, — она уже откровенно смеялась, — что на это у них есть солдаты. Хотя, возможно, дома они и ходят в пижамных брюках. Никогда не видела.
— Нам солдат под это дело не выдают. Если бы я попытался такое сделать, они бы тут же подняли визг, что не для того в армию пошли. Да и заставить этих волков делать что-то, не относящееся к боевым тренировкам, было так же просто, как израильтянину говорить без помощи рук. Только связав, можно заставить его отказаться от жестикуляции, но это воспринимается как очень жестокая пытка. В свое время это было мое любимое развлечение, ставишь солдата по стойке смирно и спрашиваешь у него что-то не слишком приятное. Он все время рвется рассказать руками, а я его одергиваю…
Впрочем, можешь попросить Ицхака посмотреть второй этаж в доме. Там, возле лестницы, висят фотографии. На третьей я в полной форме со всеми орденами и медалями в изрядно поддатом виде в 1951 году с ним в обнимку.
— А почему волки? Мы когда ехали, на каждом доме или на воротах волки в разном виде нарисованы, выбиты, вырезаны. Только в конце олень, лиса и совершенно странный на фоне животных танк. А у хозяина, — она оглянулась на дом, — рука с винтовкой.
— Я тебе расскажу очень страшную военную тайну, — сказал я таинственным шепотом. — В Израиле каждое подразделение имеет свою эмблему. Даже прослужившие всю жизнь в армии иногда путаются, так их много. А дорога проходит через старый район, где поселились люди из одного батальона. Тогда чужих вообще не было, и все друг друга прекрасно знали. Никто не заставлял — чистая самодеятельность повыпендриваться. Существовало такое негласное соревнование — у кого лучше всех. А потом и некоторые новые люди стали рисовать. Мы, мол, ничем не хуже, хоть и из другого батальона. А Ицхак таким образом издевается. Он это дело любит. Рука с винтовкой — это политическая эмблема, только вот винтовка у него не такая. Тонкий местный юмор, который посторонним не понятен.
Ну, как жизнь за границей вообще? Какие впечатления?
— Страна, — протянула Лена. — Я ее практически не вижу. Игорь хоть работает, а нам, женам, не рекомендуется без большой необходимости выходить в город. А если идешь, желательно в кампании. Много
