— Шесть штыков выделить обещали.
Всего шесть солдатиков… Молоденьких, с тонкими шеями, которым окажутся слишком просторны воротники солдатских гимнастерок…
В роте всегда с нетерпением и одновременно взволнованно-болезненно ждали пополнения: с одной стороны, оно силы добавит, может быть, из родных мест самые последние новости принесет, а с другой… Много ли они, молодые, знают о войне, о том, как надо вести себя в том или ином бою?
Порой бывало и так, что только получишь пополнение, не успеешь передать ему и половины того, что сам собственной шкурой уже узнал, — немедленно в горячие бои. Случилось это — вот и считай, что было да сплыло то пополнение. Сердце каждый раз безмолвным криком исходило, когда в братской могиле хоронили парней, у которых на верхней губе пушок бритвой еще не тронут…
А сейчас обстановка на фронте именно такая, что боевой приказ в любую минуту прийти может: с середины августа в наступление перешел и их родной Юго-Западный фронт; настолько упорные и кровавые бои начались, что уже через неделю от роты почти половина осталась; вот и отвели весь полк на отдых, вернее, оставили в тех окопах, которые они у фашистов отбили, а вперед другой полк выдвинули. Долго ли отдыхать позволят? Это уже не солдатского ума дело: командованию виднее, что и когда сделать надлежит.
Ничего этого Трофим не высказал командиру роты, спросил о другом:
— К скольки часам нам-то прибыть надо?
— Перед самым обедом. Чтобы привести в роту пополнение и сразу накормить.
У Трофима чуть было не сорвался вопрос: а зачем мы в такую рань идем, но вовремя догадался — командир роты хочет не просто получить пополнение, он вознамерился познакомиться с ним и, если удастся, отобрать для роты лучшее. Конечно, в ходе одного короткого разговора трудно, почти невозможно в душе солдата разобраться, но кое-что уловить все же можно. И Трофим мысленно одобрил намерения командира.
Пришли с большим запасом времени, но и другие командиры рот тоже не проспали своего часа, они уже кружили около пополнения, щедро распахивали свои кисеты с ядреной махоркой.
— И когда они налететь успели? Ночевали здесь, что ли? — беззлобно, даже с доброй завистью проворчал командир роты.
Трофим тактично промолчал и побежал глазами по лицам пополнения. Так и есть, зеленый молодняк! Только три солдата, видать, войну уже нюхнули. Но заполучить этих и думать нечего: около них прочно уже обосновались командиры первого и третьего батальонов; похоже, командиры рот их как тяжелую артиллерию на подмогу себе вызвали.
И вдруг сердце сладостно и тревожно забилось. А еще через мгновение Трофим осторожно тронул за локоть командира роты и прошептал, не тая волнения:
— Слышь, Флегонт Иванович, возьми к нам вон того ушастого головастика. Вокруг которого никто не вьется.
Старший лейтенант глазами сразу же нашел того молодого солдата, за которого молвил слово Трофим, подошел к нему и спросил:
— Фамилия, имя, отчество?
— Солдат Сорокин Дмитрий Сидорович! — отрапортовал тот, вытянувшись и глядя не на офицера, обратившегося к нему с вопросом, а на Трофима, невозмутимо стоявшего чуть в сторонке.
— Ну, подходили к тебе «купцы», твоим согласием заручились? — продолжал Нечаев, словно и не понял, что случилось редчайшее — братья на фронтовых дорогах встретились, что они, если он того добьется, с сегодняшнего дня рядом к победе или смерти пойдут.
Хотя хорошо это или плохо, что братья вместе будут? Одни считают, что подобная семейственность на боеспособность части очень даже положительно влияет, а другие, не отрицая этого, упор на другом делают: дескать, легко ли одному из братьев будет, если другого пуля или осколок навечно искалечат, смертельно приголубят?
— Ко мне не подходили, слабаком считают, — с обидой ответил молодой солдат.
Действительно, младший Сорокин и ростом не вышел, и в плечах несколько узковат. Вот поэтому его голова, утонувшая в каске, и казалась непропорционально большой. Головастик, одним словом, как точно подметил Трофим.
Однако Нечаев увидел и широкие натруженные кисти рук, торчащие из рукавов несколько широковатой гимнастерки, и то, что не было даже намека на робость в глазах молодого солдата.
Чтобы проверить себя, все же спросил:
— Успел поработать или прямо из-за школьной парты сюда?
— Работал два года. Токарем. На том самом станке, за которым до службы в армии Троша стоял…
— Я тебе, головастик, такого Трошу пропишу, что неделю сидеть не сможешь! — немедленно отозвался старший брат. — Или уже забыл, что в действующую армию прибыл? И здесь я тебе не Троша, а сержант, кавалер двух медалей «За отвагу»!
Вроде бы и сурово все это высказал Трофим, но командир роты почувствовал за всем этим братскую нежность и решил, что обязательно выпросит Дмитрия Сорокина к себе в роту. С этим решением и зашагал к начальству, в душе надеясь, что теперь-то, оставшись одни, братья обнимутся, изольют друг другу словами накопившееся на душе, но Трофим, погрозив брату пальцем, немедленно и молча зашагал за своим командиром.
— Может, для начала его ко мне ординарцем определить? Пока привыкнет, освоится? — предложил старший лейтенант, когда младший Сорокин уже не мог их слышать.
— Не, сразу к нам во взвод. Ежели доверяете, ко мне в отделение, — без малейшего колебания возразил Трофим. — Пусть с первого дня фронтовой жизни из солдатского котелка ест Ординарец, он что? Конечно, и у него обязанности имеются, конечно, и ему в боях, случается, и горькое перепадает. Но все равно он, как и прочая обслуга, настоящей солдатской службы и не нюхивал. А Митька — наших кровей, сорокинских.
2
Дмитрий был зачислен в отделение Трофима, и тот привел его в свою землянку, сказал, кивнув на свободное место на нарах у самой плащ-палатки, заменявшей дверь:
— У нас в отделении такой порядок заведен, что новичков, пока они себя в деле не проявят, для жительства всегда здесь определяем. Ежели он боец стоящий, то вскорости и на другое место передвигается. Считай, на повышение идет.
Младшего Сорокина сказанное братом будто нисколечко не задело, он положил на указанное ему место вещевой мешок, шинельную скатку и каску, повернулся лицом к солдатам, которые лишь угадывались в густом полумраке, лихо вздернул руку к пилотке и в меру громко доложил:
— Солдат Сорокин. Младший… Дмитрий, значит.
Его словно не услышали. Но он каждой клеточкой тела чувствовал: все, пытливо разглядывая его, стараются разгадать, каков он, младший брат Трофима, окажется он настоящим солдатом или чуркой с глазами (бывало и такое), от которой всегда и везде толку мало.
Обедали около землянки. Молча. Время от времени озабоченно поглядывая на небо, где не курчавилось даже самого малого облачка, вслушиваясь в грохот залпов своих батарей. А рядом — рукой подать! — зеленела дубовая рощица. Дубки — все почти одного возраста, с густыми развесистыми кронами, прямыми и крепкими стволами; невольно думалось, что только таким и жить сотни лет.
Однако будто мертвой была рощица. Ни птичьего гомона, ни шелеста листьев. И вообще, если бы не выстрелы пушек, если не брать во внимание их роту, то здесь некая мертвая зона.
Это Дмитрий и сказал брату, когда они — наконец-то! — остались одни.
— А с чего и чему здесь быть живому, если всего три дня назад такое творилось, что солнце от страха жмурилось… Глянь на то поле, что прямо перед нами распласталось.
