— А ведь интересно, Миша, получается, — сказал Селиванов. — Кто поверит, что все мы собрались здесь под Сталинградом? И я, и ты, и Чигарев, и Козлов, и даже твоя Ольга… Она ведь тебе писала, что находится по соседству?
— Подумай. К Сталинграду собираются огромные силы, так удивительно ли, что мы здесь встретились? Это не сад Госнардома. Там такие встречи бывают случайно.
Селиванов не успел ответить. В землянку влетел матрос и крикнул:
— Сало пошло!
Если бы он крикнул, что фашисты изобрели новое, невиданное страшное орзужие, — его слова не произвели бы такого впечатления. Командиры схватили шапки и выбежали на берег.
По черноватой воде плыли желтоватые льдинки, похожие на застывшее в супе сало. С характерным шелестом они терлись о берег, друг о друга и желтой пеленой закрыли верховья реки.
Моряки смотрели на эти льдинки и хмурились.
— Не было печали, так черти накачали, — злобно сказал кто-то и, плюнув, пошел на катер.
Последние часы короткого дня провели в подготовке, а ночью, под завывание ветра, катера отошли от берега.
Белели от снега берега. Катер шел знакомой дорогой, но каждый метр пути давался с боя. Льдины ударялись о нос Катера, наваливались на него с бортов, выталкивали на отмель.
Норкин с потухшей папиросой в зубах стоял в рубке рядом с рулевым, а на носу катера, ухватившись за флагшток, возвышался Мараговский. Он вглядывался в воду, искал льдины, но влажный снег бил в лицо, слепил глаза, и его предупреждения обычно запаздывали.
— Правее! — кричал Мараговский.
Рулевой поворачивал штурвал, а льдина уже со скрежетом наваливалась на катер.
— Мараговский! Иди сюда! — не выдержал Норкин. — Толку там от тебя, что от козла молока! Только нам смотреть мешаешь!
Мараговский погрозил кулаком очередной льдине, стряхнул, с воротника полушубка мокрый снег и пошел в рубку.
Только два рейса сделали катера Норкина в эту ночь, но, выйдя на берег, он не узнал своих катеров. С их бортов была ободрана почти вся краска, и обломки рубок обледенели.
В полушубке с оторванной полой подошел Мараговский.
— Четыреста двадцать семь, — сказал он. — Чего? — переспросил Норкин.
— Пробоин, говорю, четыреста двадцать семь… Сейчас. Весь катер облазили.
Норкин свистнул от удивления и сразу забыл про Мараговского: к берегу подходил последний катер его отряда.
— Чем это он так нагрузился? — пробормотал Норкин.
— Кто его знает… Набрал груза, как не знаю кто, — зло сказал Мараговский.
Ему в эту ночь удалось вывезти только двадцать пять раненых, и теперь он завидовал командиру возвращавшегося катера. Зависть была особая. Мараговский зави довал не тому, что товарищ «отличился», а тому, что он вернулся загруженным даже больше нормы, а следовательно, и помощь его существеннее.
Катер плавно развернулся и, не сбавляя хода, выбросился на берег. Норкин осмотрел его безлюдную палубу, черные дыры пробоин и забрался на катер. В тишине отчетливо слышались удары молотков, плеск воды и голоса:
— Затыкай этот шов!
— Как его заткнешь, если он разошелся по всей длине?
— Чопы давай!
Норкин спустился по трапу в кубрик. Вода уже затопила рундучки, и матросы ходили в ней, заделывая пробоины.
— Как дела? — спросил Норкин.
— Льдом всю конопатку вырвало, — ответил командир катера. А на катер уже прибежал отрядный механик.
— Отстоим катер, а? — спросил его Норкин.
— Уже не утонет.;
— Заделали пробоины?
— Да разве их заделаешь? Выбросились на мель, — вот и не утонет… По всем научным расчетам он должен был затонуть еще на середине Волги…
Густо плывет сало по Волге. Только изредка видны темные разводья.
— Пожалуй, отходились, — нерешительно сказал Селиванов, осматривая реку.
Норкин был согласен с ним, но ничего не ответил. К чему слова? Любой речник поймет, что конец навигации.
— Вас к телефону, товарищ капитан-лейтенант, — доложил подбежавший рассыльный.
— Кто вызывает?
— Из штаба армии.
— Ох, уж эти мне армейцы! — проворчал Норкин. — Пойдем, Леня, послушаем, что они еще нам скажут.
— А мне что? Пошли. Так и так у катеров делать нечего.
В землянке было жарко от раскаленной докрасна печки. Норкин бросил на нары шапку и прижал трубку к уху.
— Норкин слушает вас.
— Здравствуйте, товарищ Норкин, я говорю по поручению пятнадцатого… Когда вы сегодня выходите на переправу?
— Встали. На зиму встали.
— Как так встали? А переправа?
— А вы сами на реку взгляните. Нельзя больше плавать.
— Товарищ Норкин! Не бросайте трубку! Передаю вашему комиссару!
— Михаил, ты?
— Так точно, товарищ батальонный комиссар.
— Я сейчас был у самого пятнадцатого, и он просил меня передать вам, что сегодня ночью с ним разговаривал Сталин… О нас говорили.
Ясенев замолчал, словно выжидал что-то.
— О нас? А что сказал товарищ Сталин?
— Он надеется на нас. Так и сказал: «Передайте морякам, что в город нужно пройти…» Ты слушаешь меня?
— Слушаю… Передайте, товарищ батальонный комиссар, что катера сегодня ночью будут работать точно по расписанию…
— Я так и знал. Голованов не у вас?
— Нет. А что?
— К тебе собирался. Ну, готовься к работе. Счастливо!
Норкин положил трубку. Несколько пар глаз смотрело на него.
— Селиванов… Я ответил и за тебя. Сегодня работаем точно по расписанию.
— Мишка! Да ты взгляни на сало!
— Сам товарищ Сталин сказал, что нужно, идти. Понимаешь ты это или нет?
Эти слова облетели все катера, и на занесенных снегом палубах стало черно от матросских шинелей. Все работали, все готовились к тяжелым рейсам. Под вечер приехал Голованов. Выскочив из кабины полуторки, он прямо прошел на катера, придирчиво осмотрел их, дал несколько советов, а потом спросил у Норкина:
— Это что у тебя за резерв?
— Разбитые, товарищ адмирал;— ответил Норкин.
— Команда с них где?
