видно ни одного огонька, не слышалось человеческих голосов. Даже мерная поступь патрулей не нарушала мертвой тишины.
Норкин осторожно подвел дивизион к берегу и в нерешительности замялся. Если бы противник встретил его ливнем пуль, засыпал минами и снарядами, он бы знал, что делать. Но эта мертвая тишина пугала. Не верилось, что дерзкий замысел осуществлен так удачно и легко.
— Молчат? — тихо спросил Козлов, стоявший рядом с Норкиным на носу катера. — Начинаю высаживаться.
Норкии молча стиснул его руку. На берег спрыгнули первые черные фигуры матросов, и темнота поглотила их. Михаил и другие офицеры тщетно всматривались в темноту, тщетно прислушивались к неясным ночным шорохам: ночь не выдавала десантников.
Сзади подошли тральщики. Они втиснулись между бронекатерами, торопливо высадили десант и, пятясь, отошли от берега. А Норкин все ждал. Он изжевал уже не одну папиросу, обругал Гридина, сунувшегося к нему с вопросом, а город по-прежнему был нем. Заряженные пушки искали цели и не могли найти их. Сдерживая нервную дрожь, вздыхали пулеметчики в башнях, а город все молчал.
И вдруг в ночные шумы, ставшие уже привычными, ворвался новый звук. Слабый, неясный, возникший где-то среди городских кварталов, он постепенно приближался, становился отчетливее, громче. Скоро всем стало ясно, что к берегу идет толпа людей. Кто они? Немцы, уничтожившие десант в молчаливой ночной схватке? Не похоже. Не такие у Козлова матросы, чтобы дали себя зарезать как ягнят. Хоть один да бросил бы гранату, хоть один да облегчил бы душу длинной очередью. Но кто же идет, кто?
Прямо перед катерами неожиданно возникает толпа людей в одном нижнем белье. На борт бронекатера подымается матрос-десантник и протягивает Норкину записку.
— От майора, велено в собственные руки, — говорит он.
Норкин идет в рубку и при свете ручного фонарика разбирает торопливые каракули Козлова:
«Порядок, Мишка! Фрицы спят как сурки. Ходим по домам и вытаскиваем их из-под перин. Направляю к тебе первую партию пленных, а сам начинаю пробиваться в порт и к вокзалу. Гони к начальству и возвращайся с подмогой. Сообща мигом фрицев скрутим. Да заодно шурани там и насчет мин. Какая-то сволочь застряла с ними. А на что мне минометы без мин? Козлов».
Тральщик Маратовского вместе с другими высадил десант и возвращался обратно, осторожно маневрируя между отмелями, которые угадывались по накатывающимся на них волнам. Было пройдено уже больше половины пути, когда Копылов, бессменно дежуривший у пулемета, крикнул:
— С правого борта катер!
Мараговский вышел из рубки и наклонился вперед, вглядываясь в смутные очертания катера, еле видного в предрассветных сумерках. Силуэт был знаком, на палубе виднелись люди, и Мараговский скомандовал:
— Подойти к его борту!
Еще минута, и катера стукнулись бортами. Первым человеком, которого узнал Мараговский, был Карпенко.
— Куда идете? На базу? — спросил он, держась за леера и перенося через них ногу.
— Что случилось? Разгрузились или нет? — в свою очередь спросил Мараговский.
— Понимаешь, мотор скис, — пояснил Ткачев. — Только досюда и доползли…
— Что за груз?
— Мины.
Маратовский думал недолго. Он представил себе десантников, безмолвно сидящих около никому не нужных минометных труб, и сказал просто, словно пригласил пообедать:
— Крепись швартовыми за мои кнехты. Утащу в Пинск.
Услыхав это, Карпенко мысленно поморщился, но овладел собой: спорить неприлично, опасно, да и катера возвращались из Пинска, как с прогулки. Тем временем пеньковые тросы легли на чугунные кнехты, винт поднял со дна ил, замутил воду, катер задрожал, напрягся и тронулся. Тральщики борт о борт пошли в Пинск. Навстречу им попались бронекатера.
— Какой катер? — окликнули с головного.
— Скажи, что Карпенко с минами, — подсказал Карпенко сигнальщику.
— Торопись!
Бронекатера пронеслись, исчезли, а тральщики все еще покачивались на поднятых ими волнах.
Рассвет застал катера в пути. На посветлевшем небе сначала выступили, как зубцы, островерхие соборы, а потом и дома. В городе уже трещали автоматы. Но берег был безлюден, если не считать нескольких раненых десантников, которые терпеливо дожидались здесь отправки в госпиталь. Мараговский подвел оба тральщика к берегу, сбросил трап, и тяжелые ящики заскользили на траву, примятую множеством ног. Неизвестно откуда появившиеся солдаты подхватывали ящики и тащили к каменной ограде парка, из-за которой кое-где торчали стволы минометов.
И вдруг из подвала дома, одиноко стоявшего на самом берегу, вырвалась струя огня и с противным цоканьем пули впились в борта катера. Зазвенели разбитые стекла. Вскрикнул Копылов и тотчас послал ответную длинную очередь. Красные трассирующие пули сначала втыкались около отдушины, словно разведывали путь, потом несколько их скользнуло внутрь подвала, и вражеский пулемет захлебнулся. Но начало было положено: едва он замолк, как новая очередь разорвала воздух, и пули снова впились в тральщик. Мараговский, заметив, что Копылов, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, медленно разворачиваетея со своим пулеметом, хотел прикрикнуть на него, но в это время по трапу скатился последний ящик.
— Полный назад! — крикнул Мараговский, и тральщик, таща своего больного собрата, начал медленно разворачиваться.
Карпенко, как только просвистели первые пули, исчез в машинном отсеке и забился в свой уголок между мотором и газогенератором. Мотористы все еще возились около мотора. Вот один из них охнул и как- то странно повалился на бок. Около его головы расползалась темноватая лужица. «Как куропаток перебьют!» — мелькнуло в голове Карпенко. Он вскочил, за несколько минут заменил злополучную поврежденную деталь, и, когда тральщик Маратовского начал поворот, сто пятьдесят четвертый неожиданно дал полный ход. Катера развернулись словно вокруг оси, катер Маратовского выскочил на мель, швартовы лопнули. Это никого не удивило и не взволновало: в бою всякое бывает. Мараговский пробовал сняться с мели своим мотором — ничего не вышло: катер засел крепко. Вся надежда была на товарища. Но напрасно ждали его моряки. Сто пятьдесят четвертый уже скользнул в Припять и теперь полным ходом удирал от города. Некоторое время над берегами виднелась его мачта с развевающимся на ней флагом, потом исчезла и она. Катер Мараговского остался один под хлещущими по нему свинцовыми струями. Правда, пехотинцы открыли огонь из минометов, стреляли из винтовок, пулеметов, но противник торопился наверстать упущенное и бил со всех сторон, бил не переставая. Казалось невероятным, что Копылов еще стоит около пулемета, что его не снесло этим вихрем.
Мараговский понял, что долго так продолжаться не может. Он осмотрелся. Ничего утешительного: или снимать катер с мели, или бросать его здесь и вплавь добираться до десантников. Но как можно бросить катер, если он еще живой? Один мотор не может снять или хотя бы раскачать его; значит, нужно помочь ему. И Мараговский решился. Он встал на борт и крикнул: — За мной! В воду!
Еще не понимая в чем дело, матросы попрыгали за своим командиром. А он, стоя в воде по грудь, уже подпирал плечом борт катера.
— Все в воду! Копылов! Прыгай! — кричит Маратовский.
— Не могу. Ноги побиты.
На катере, кроме тяжелораненых десантников, осталось три человека: моторист, рулевой и Копылов, по-прежнему огрызающийся из пулемета на каждую вспышку.
Укрывшись от пуль за бортом катера, моряки подвели под него бревна и нажали на них. Струя, взвихренная винтом, рвала одежду, вымывала из-под ног песок, норовила свалить, но матросы упрямо добивались и добились своего. Катер нерешительно дрогнул, замер, как бы в раздумье, и вдруг пополз все быстрее и быстрее.
— По коням! — крикнул кто-то из раненых десантников, помогавших команде катера, ухватился за леера и только выпрямился, как очередь прошлась ему по груди. Потемнела тельняшка, покрылась
