бортом к неотвратимо надвигающемуся «норвежцу». Катастрофы было не избежать. Ле Медек понял это. Понял и МакКей, потому что спросил:
— Что будем подставлять — скулу или брюхо?
— Брюхо, — сказал Ле Медек.
В носовой части «Монблана» находились отсеки с тринитротолуолом. Пикриновая кислота, складированная далее, более устойчива к сотрясениям. Ле Медек знал это и лишь на это надеялся.
— Тогда малый вперед, самый малый, — скомандовал лоцман.
В 8 часов 41 минуту «Имо» протаранил борт «Монблана».
Форштевень «Имо» пробил в корпусе французского парохода 3-метровую дыру, в которую тут же устремилась вода. Бочки с бензолом, уложенные на палубе, раскатились, некоторые из них лопнули, и горючая жидкость залила палубу, готовая воспламениться от малейшей искры…
Если бы все осталось, как есть, самого страшного удалось бы избежать, но машина «норвежца» продолжала работать на задний ход, и нос «Имо» стал со скрежетом выдираться из пробоины. Металл бился и терся о металл, разбрасывая снопы искр.
— Господи, пронеси. Господи… — шептал Ле Медек, пытаясь вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы.
Господь остался глух к его мольбам. Бензол вспыхнул, и желто-оранжевое пламя побежало к корме — к люкам, прикрывающим отсеки с тротилом.
Смятый в гармошку форштевень норвежского сухогруза срезал последний железный «заусенец» с борта «Монблана» и оказался на свободе. Нет, не совсем, корабли соединяла какая-то нитка, точнее — две нитки, так, во всяком случае, показалось Ле Медеку. Он присмотрелся. Это были пеньковые тросы, бухты которых покоились до столкновения на палубе «Монблана». Видимо, «Имо» зацепил их и сейчас разматывал.
Дикий крик разорвал опаленный огнем воздух. Запутавшись в веревках, над водой висел боцман «Монблана».
— Господи, пощади! — взмолился Ле Медек.
И вновь Всевышний остался глух к нему. Тросы лопнули один за другим, и боцмана ударило об искореженный борт «Монблана». Острый, как бритва, край пробоины, снес ему голову и отбросил тело, которое вдруг само собой освободилось от пут и рухнуло в воду. А голова… голова осталась на железной пластине, будто приклеилась, тараща выпученные мертвые глаза и выдавливая из перерезанных сосудов шеи сгустки алой крови.
Ле Медек отвернулся. Смотреть на это было выше его сил. Кроме того, надо что-то делать, надо предотвратить взрыв, спасти людей, а если удастся — спастись самому. Наилучшим решением было бы затопить «Монблан», таким кардинальным способом остановив распространение огня. Да, решение хорошее, только никуда не годится. Ему ли не знать, что проржавевшие кингстоны этой старой посудины не удастся открыть даже силами всей команды! Но тогда — что?
— Лево руля, — оттолкнув старшего помощника, сказал он в раструб переговорной трубы. — Полный вперед.
Понемногу зачерпывая пробоиной воду, «Монблан» неуклюже развернулся и устремился к выходу из пролива.
— Что вы делаете? Сейчас подойдут пожарные катера и…
Фрэнсис МакКей смотрел осуждающе, и этот взгляд вмиг довел Ле Медека до белого каления.
— Что я делаю? — переспросил он. — Под нашими ногами, да будет вам известно, несколько тысяч тонн взрывчатки. Коли повезет и нам удастся сохранить хороший ход, «Монблан» примет в трюмы достаточно воды, чтобы зарыться носом и пойти ко дну. И чем быстрее это произойдет, тем лучше. Понятно?
— Понятно, — лоцман побледнел, но сохранил присутствие духа. — И все же главное — увести корабль от города, не так ли?
— Так, так, — отмахнулся Ле Медек.
Пламя тем временем залило уже всю палубу. Если огонь проникнет в грузовые отсеки… Об этом капитану «Монблана» не хотелось даже думать. Тем более что в первую очередь надо подумать о людях.
— Шлюпки на воду!
Матросы засуетились у лебедок. Люди кричали, подгоняя друг друга, толкались, потом над головами замелькали кулаки. Ле Медек увидел, как негр с вывернутыми наружу лиловыми губами вцепился в плечо кряжистому белобрысому поляку и отпихнул его от талей, по которым тот собирался спуститься в шлюпку, уже качающуюся на воде. Поляк повернулся и ударил с размаху. Негр покачнулся и перевалился через борт. Нелепо взмахнув руками, он упал на нос шлюпки и словно обнял его, изогнувшись самым неестественным образом: ноги почти касаются головы, живот — вперед. Ле Медек понял, что от удара у негра переломился позвоночник. Кто-то из матросов уперся в мертвеца ногами и сбросил его в воду.
Капитан снова наклонился к раструбу:
— Самый полный!
Молчание было ему ответом.
Ле Медек обернулся к старшему помощнику, на которого жалко было смотреть: так он был испуган.
— Разберитесь!
Помощник вздрогнул и выскочил из рубки.
Минуту спустя на мостик вскарабкался матрос с лицом, черным от копоти.
— Сэр, — затараторил он, — снизу передают, что машина сейчас встанет.
И верно, гул под ногами вдруг смолк. Из звуков остался лишь победный рев пламени, облизывающего пока еще целые бочки с бензолом. Если они взорвутся…
— Якоря? — Ле Медек взглянул на старшего помощника, который немного пришел в себя. По крайней мере, так казалось.
— Один сорвало при ударе, второй заклинило, — доложил тот.
Фрэнсис МакКей хотел что-то сказать, но, ожегшись о взгляд Ле Медека, промолчал. Капитан «Монблана» перевел взгляд на палубу. Огонь неистовствовал, и укротить его было невозможно.
Пароход между тем и не собирался тонуть, пробоина была слишком высоко над ватерлинией… Что ж, тогда следует позаботиться о себе.
— Уходим, — сказал Ле Медек.
На причале Ричмонда шумела толпа. Люди переговаривались, живо обсуждая невиданное, чарующее зрелище. По акватории гавани Галифакса — длиной 6 миль и шириной почти в милю — медленно двигался небольшой пароход. Судно было окутано клубами черного дыма, из которого то и дело высовывались узкие огненные языки.
Полковник Гуд, готовый пополнить собой редеющие ряды канадского экспедиционного корпуса, а пока дожидающийся отправки в Европу, был сугубо земным человеком, в смысле — сухопутным. И в порту он оказался, можно сказать, случайно. Просто из служебного рвения решил проверить, как идет погрузка на английский транспортник лошадей, которым предстоит таскать пушки по театру военных действий. Полковник Гуд был артиллеристом.
Полковник ничего не смыслил в морском деле и потому, вовлеченный в людской водоворот на пирсе, почитал за лучшее прислушиваться к разговорам портовых грузчиков и жителей Галифакса, накрепко связанных с морем, нежели высказывать свои суждения, наверняка неверные.
— Ну, пожар, — пожимал квадратными плечами грузчик в робе и тяжелых башмаках. — Да разве это пожар? Вот, помню, в прошлом году баржа горела с лесом, так это был пожар! — Грузчик запнулся: — Эй, вы только поглядите на этих идиотов!
От борта горящего парохода отвалили две шлюпки.
— Они что, перетрусили? Или с ума посходили? — возмутился грузчик. — Да что там случилось, в конце-то концов?! Черт, не разобрать толком…
