думаешь, какое будет счастье, когда все это разгребешь, а, разгребешь, только успеешь обрадоваться, как уже раверзается бездна и пустота, и с радостью хватаешься за новые, слава Богу, пока еще накатывающие дела.
Или написание рассказа: думаешь-думаешь, ничего не придумываешь, есть вроде какие-то мысли, но чего-то не хватает, отлыниваешь, в оправдание себе берешься за другую работу, потом вдруг что-то еще увидела или услышала, и — вот оно, знаешь, поняла, теперь всего и дел, что записать, но опять оттягиваешь и ходишь кругами, а потом чувствуешь, что все — дальше откладывать некуда, и тут происходит по-разному- иногда, действительно, получается и радуешься, хотя сразу уже задаешься вопросом, а что дальше; а иногда все оказывается ложным, и тогда начинаются мучения: и это никак не закончить, и новое не начать, и, наконец, со скрежетом сдвинувшись каким-то образом с мертвой точки, не ощущаешь уже ничего, кроме усталости и пустоты.
Так и цветы цветут только раз в году, долго готовятся, потом выпускают красивую яркую стрелку, а через пару дней она уже пожухла, а еще через два дня ее, осыпавшуюся, безжалостно срезают, чтобы не мешала цветку отходить и набираться сил.
Да и то, если подумать, никто ведь и не питается концентратом, его кристаллы лишь растворяются в воде в пропорции семь или сколько-то к одному, и ничего не остается делать, как пить этот разбавленный компот.
Конечно, если накатит неудовлетворенность, всегда есть соблазн искусственно повысить концентрацию, во что-нибудь уверовать или подхватить витающие в воздухе идеи, но верится что-то все более и более с трудом, да и не слышно что-то вокруг завлекательных песен.
И, нагулявшись, мы спускаемся на Сенной в метро, где с эскалатора слышим, что внизу играют на флейте. И проходя мимо девушки, музицирующей в пустом вестибюле с серьезным лицом, я думаю: только бы инструмент нормально звучал, а все остальное — уже второстепенные вещи.
Ламповый усилитель
Сделать ламповый усилитель не было, конечно, для Гриши целью всей жизни, разговоры о нем начались, наверное, лет десять назад, когда Гриша на юго-западном рынке познакомился с Б., издающим тогда журнал о ламповой технике. Б. несколько раз к нам заходил за материалами для журнала, которые откуда-то имелись у Гриши, он был разговорчивым человеком, много курил, они с Гришей выходили на лестницу, Б. что-то Грише рассказывал, а Гриша слушал. Потом Гриша совершил несколько мало понятных мне поступков — с кем-то договаривался, куда-то ездил, на вопросы отвечал уклончиво, брал ключи от бабушкиной квартиры, я особо не вдавалась, но подспудно чувствовала: что-то он замышляет. Все открылось, когда, приехав с дачи, бабушка обнаружила на шкафу невероятной тяжести вещи — громадных размеров динамики и корпус усилителя, а также несколько старых ламповых приемников. На вопросы Гриша ответил, что, конечно, не сейчас, потому что некогда, но когда-нибудь, когда будет время, он тоже сделает ламповый усилитель и отреставрирует приемники — все детали он уже по дешевке раздобыл, и мы будем слушать дивного качества музыку. Гриша в упоении рассказывал, как звучат в ламповом усилителе басы, какие они густые и бархатные, и что его звучание невозможно сравнить со звучанием самого навороченного современного музыкального центра: даже голос у Гриши звенел, когда он изображал эти хваленые басы и рассказывал про виды усилителей. В доказательство Гриша вскоре повел меня в магазин Hi-Fi на Литейный, где продемонстрировал промышленные образцы ламповой техники и, самое главное, их цены, всем своим видом призывая проникнуться ошеломительной выгодностью его приобретений. Я только спросила, а куда же мы поставим такие огромные колонки, но устыдилась своего вопроса, глядя на Гришино вдохновенное лицо.
Сразу скажу, что, по крайней мере, двух человек Гриша так или иначе втянул в это увлечение: первым был американец Гари, с которым мы в те времена дружили — тема ретро была для меланхоличного Гари волнующей и вдохновляющей, она навевала ему мысли о быстротечности жизни, он с любовью и грустью смотрел на старые приемники, и, уехав в Америку, тоже назаказывал ламп и книг по усилителестроению. Вторым человеком была, как ни странно, бабушка, которая начала беспокоиться, что под тяжестью динамиков провалится пол и обрушится дом, она на полном серьезе уверяла, что ночами слышит треск и что это перекашиваются стены.
Основные помыслы Гриши занимали, однако, металлоискатели: они, в отличие, от ламповых усилителей, были проектом длинным, к тому же коммерческим, они были, если можно так выразиться, законным браком, в то время, как ламповые усилители явились неожиданным романом, взбудоражившим Гришино воображение. В этом романе прозвучала и трагическая нота: Б., увлекший ими Гришу, неожиданно заболел и умер, последний номер его журнала выпускала уже без него его жена, а потом журнал и вовсе перестал существовать. Вслед за журналом с рынка исчезла и палатка с деталями для усилителей — время всякой самодеятельности, кажется, ушло, и все же динамики и приемники по-прежнему хранились на бабушкином шкафу, в то время как Гриша программировал микропроцессоры для металлоискателей, а параллельно вернулся и к высоковольтной технике, с которой, кажется, несколько лет назад окончательно распрощался и на которую снова возник неожиданный спрос.
В это время Гриша увлекся также кладоискательством: он завел себе резиновые сапоги и камуфляжную куртку, наш «Москвич 2140» сменила баклажанного цвета «Нива», на которой можно было забираться в непроходимую глушь. Гриша вступил в поисковое общество, познакомился с разными людьми, обуреваемыми поисковой страстью — Гришу во всем этом деле интересовала, в первую очередь, возможность опробовать в полевых условиях приборы собственной разработки, сравнить их с иностранными аналогами, а также выбраться на дикую природу, любителем которой он всегда был.
Находками, которые Гриша привозил из своих экспедиций, были какие-то старые ложки и вилки, иногда он демонстрировал нам и ржавые старинные монеты, но золотые динарии, легенды о которых ходили среди Гришиных знакомых, так и остались чем-то мифическим, хотя носились упорные слухи, что кто-то где-то их в большом количестве нашел.
А потом Гриша стал ездить на поиски реже, разве что с сугубо утилитарной испытательной целью на пляж в Репино, где он упорно толокся на пятачке с очередным прибором, проверяя его так и этак, слушал, как он по-разному свистит, а я, никогда не отказывавшаяся сопровождать его в цивильные места, прогуливалась по берегу и кормила птиц.
Вскоре к нам переехала жить бабушка, и мы неожиданно поняли, что не можем надолго уехать и ее оставить — в результате летом мы стали совершать лишь короткие ездки с фотоаппаратом по окрестным монастырям, и хотя увлечение церковной архитектурой для Гриши и не было новым, такое обилие интересного так близко от нашей дачи, которое прежде, улетая в дальние страны, мы почему-то не удосуживались посетить, его поражало.
А когда мы стали приводить в порядок заброшенную бабушкину квартиру и встал вопрос, куда девать динамики и приемники со шкафа, я, задумчиво обходя комнаты в нашем доме, стала искать место для будущего лампового усилителя, соображая, где мы будем слушать дивной красоты звук. Но Гриша, выслушав мои предложения, сказал, что вряд ли в этой жизни у него будет время и возможность заняться ламповой техникой, и что он уже договорился, куда их пристроить.
Я и «она»
Плохое и хорошее перемешано, но никто не хочет казаться плохим: если плохое не вылезет наружу, то ничего, мало ли, какие могут быть мысли и желания, есть на это и пословицы: шито-крыто, не пойман — не вор, если не вскрылось, то как бы и не было, а, с другой стороны, надо еще подумать, что важнее — начальные условия или конечный результат, на последний могут влиять случайности, а тайное, даже и не ставшее явным, все же было.
Я обращаюсь за примерами сначала к другим, знакомо ли им чувство, когда, будучи недостаточно
