всегда — сияла решимостью, я — как всегда — безумно боялась предстоящего торжества и благословляла небо за то, что матери на крестинах не присутствуют. Священник говорил потом Вере — сестре Сергея: «Мать по лестницам бегает, волоса короткие, — как мальчик, а крестная мать и вовсе мужчина».
Ариадна — ко многому обязывает — именно поэтому — АРИАДНА! — Марина придирчиво рассматривала дочь. Но находила в себе лишь восхищение и гордость. Пусть соответствует имени — за спиной вереница дедушек и бабушек, одаривших самой отменной наследственностью. И ведь сразу видно — особая кровь. Девочка — как картинка — в пол-лица голубые глазищи, только кудри не черные, как загадывала, а светлые (впоследствии рано поседевшие). Необычайно сообразительное выражение мордашки и сразу видно — ума палата. А как же еще могло быть?
Весну прожили у Волошиных, а на лето сняли дом в Феодосии — и ребенку, и отцу нужен крымский воздух. Прелестная дача с белой верандой, выходящей к морю. Кусты олеандров в бледно-розовом и белом цвету, сочные толстомясые агавы в вазонах. В саду все время море цветов и что-то вкусненькое зреет на кустах. Нянька Зинаида с хозяйкой дома варили малиновое варенье в саду, Марина с Алей на помочах бродила рядом, боясь подпускать к тазу шустрого ребенка. Бродила, не думая ни о чем, впитывала простые, щедрые радости, подаренные летом, морем, близостью мужа, этой чудесной девочки, ароматом малины, свежестью ветерка, пахнущего морем. Она даже мало писала и была очень похожа на обычную счастливую женщину — гордилась мужем, готовящимся к выпускным экзаменам в гимназии Феодосии, вела подробные записи всех мелочей, касающихся дочери. Первые слова, первые шажки, зубки, улыбки — все совершенно необыкновенное, подробно с числами и днями.
—писала Марина дочери. Это только одно из первых в серии стихов, посвященных Але. Но почему ей мерещится это «лихое будущее», откуда веет холодком?
Поэт — неизбежно ясновидящий. Его интуитивные прорывы в параллельные миры часто пугают точными прогнозами. А может, потребность видеть трагические стороны жизни наделяет поэта особой зоркостью? Не хотела она сейчас ничего видеть, кроме банальной, слепящей глаза радости.
…Кругом — сплошное блаженство! Аля — удивительное существо. Сергей — подарок судьбы.
Семья, любимые книги, друзья — чуть не пол-Феодосии. Только мало пишется.
Почему? Она и сама понять не может. Источник не иссяк, напротив, где-то в глубине бродят новые силы, ищут выхода. Что-то там зреет, набухает, иногда даже выть вдруг хочется: прибежать, допустим, ночью к морю и выть! Или прыгнуть в волну с камня, чтобы было больно-больно, а потом плыть, пока духу хватит и не замелькают в глазах прощальные звездочки…
Вспыхнет внутри пожар — и угаснет. И снова тишина, какое-то парное молоко, заливающее все внутренности. Прибой убаюкивает… Прибой-покой…
На небе ни облачка, от веток сосны кружевная подвижная тень скользит по легкому сарафану. Марина видит няню с Алей. Глупышка пытается засунуть в рот мокрые камешки, а няня выгребает их у нее из-за щеки пальцем. Марина хотела крикнуть… но лень, расплавленная лень сковала все тело… Только подумала: Аля, как и она, ищет свою генуэзскую бусину. Чуть поодаль, в шезлонге с книгой — ему скоро сдавать выпускной экзамен за окончание гимназии — Сергей. В белой рубашке, надувающейся парусом, в крымской войлочной шляпе — лебедь белокрылый. Ноги завернул в три винта — только он так умеет: забросить ногу на ногу и еще раз переплести ступни. Родные ноги, родной человек. Ве-зе-ние!
В соседней бухточке компания играет в мяч. Девицы, скрывающиеся под зонтиками, явно кокетничают, стреляют косточками от черешен, а два парня в закатанных холщовых брюках, с черными от загара обнаженными торсами, по всему видать, местные ловеласы, демонстрируют ловкость и стройность фигур. Особо отличается кудрявый смоляной брюнет — «цыган», как мысленно прозвала его Марина. Она не видит лица, только сверканье белых зубов и белков глаз. Ухватистые руки ловко завладевают мячом и закидывают его на сосну.
— Моя взяла! Выиграл! Вы, Дарья Васильевна, мне теперь в должницах.
— Не помню, чтобы мы спорили.
— Очень даже спорили! — вмешалась подружка — миленькая блондинка в бараньих кудряшках, с обгоревшим носиком и кусочком газеты на нем. — На поцелуй! Кто мяч пять раз поймает, тому и вас целовать.
— Глупости какие! — повела плечами Дарья Васильевна. — Так все приказчики, что у нас в лавке мотки с тесьмой кидают, будут с поцелуями лезть. — Она прикрылась зонтиком, но поздно. Цыган, обхватив кокетку за талию, поднял ее, посмотрел в лицо коршуном и впился в губы… Шли секунды, кричали над молом чайки, Ариадна захныкала, а они все стояли. Марину обожгло завистью. Почему ее никто никогда так не целовал? Или не хороша? Или этикет не позволяет? Она загорела, прядки волос, отбеленные солнцем, искрились золотом, прищуренные глаза вобрали всю зелень моря… А целовать? Целуют-то других.
— Марина, гроза будет! Смотрите, слева все посинело, — Сергей захлопнул учебник, — надо собираться. А то Алечка вымокнет.
— Мимо пройдет. — Марине не хотелось двигаться, Ей почему-то совершенно необходимо было дождаться первых порывов в затихшем, разогретом воздухе и оказаться в центре грозы! — Некоторых даже убивает! Прекрасная смерть — в самый грозный, самый упоительный момент!
— Вставай, я возьму шезлонги. Уже первые капли посыпались. — Сергей собрал полотенца, крикнул: — Зина, живее топайте с Алей домой, сейчас грохнет. Пошли же!
О, нет… Не сейчас. Эти сосны с длиннющими иглами, смоляной аромат шишечек, эти шипящие волны, разбивающиеся о валуны, и лиловая туча, закрывшая полнеба… А потом!
— Бегите. Я здесь посижу. Такая красота — гроза на море! — Марина вытянула над головой руки, словно готовясь поймать молнию.
— Тогда и я с вами. — Сергей сел на песок, обнял Марину. — Умрем вместе!
— Нет! Лучше, когда гром грянет, поцелуйте меня. Точно в самый момент! Марина закинула голову и зажмурилась…
…Не получилось… Рокотало и прокатывало жерновами вдали, блистали зарницы, налетал ветер, прогнав пляжников, срывая иголки с сосен. Крупно забарабанило и — снова явилось солнце.
— Фокус не удался, — развел руками Сергей, готовившейся к поцелую, как к бою. — Можно я без молнии? — Он крепко обнял ее, знакомый вкус его губ… Но грозы, грозы не хватает!..
— Милый… вы понимаете, конечно, что вы для меня — единая и неделимая вечная величина. Но!
— Эй, дорогая, зачем «но»? — копируя кавказский акцент, он спустил бретельки ее сарафана, любуясь бронзовыми плечами с отпечатками белых дорожек. — «Но» нам совсем не надо. Мешает! любимая…
— Нет, вы послушайте, послушайте непременно! До нашей встречи два молодых человека тянули меня под венец. Я, конечно, упиралась и ничегошеньки не позволяла… Но жар в себе знаю. Это от потребности писать — распалиться и писать. Так работает эта печь выплавки слов. Милый, милый… — Марина отстранила Сергея и серьезно посмотрела ему в глаза. — Не хочу вас обманывать, от увлечений я
