комнатка. В трехкомнатной квартире в Нащокинском у Елены Сергеевны отдельной комнаты не было: Елена Сергеевна была всюду. В единственной просторной — столовой-гостиной, где вскоре появился рояль, оттеснив к стене обеденный овальный стол и в угол — рабочий столик-бюро Елены Сергеевны (почему-то называвшийся «Психеей»), Из столовой налево — маленькая комната Сережи, тоже, разумеется, царство Елены Сергеевны. А направо из той же столовой — дверь в кабинет, служивший одновременно супружеской спальней. («Что касается кабинета, то ну его в болото! Ни к чему все эти кабинеты», — писал Булгаков Попову.)
В этой комнате у окна — старый письменный стол, а вскоре его заменило прекрасное «александровское» бюро, любовно купленное Еленой Сергеевной на какой-то дворцовой распродаже. Теперь Булгаков обыкновенно работал за массивной откидной доской бюро. У глухой торцовой стены этой вытянутой к окну комнаты располагалась тахта-постель. Лежа на этой тахте, больной Булгаков диктовал Елене Сергеевне. Здесь, умирая, шептал ей последние слова любви: «Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни…» Здесь ей потом снился…
Елена со всей искренностью хотела расположить к себе тех немногих друзей Михаила, которые остались от прежней жизни. И они пошли навстречу, появилось множество новых замечательных знакомых — Булгаковы притягивали талантливых людей. Михаил изменился, нервная возбужденность и желчность исчезли, вернулось желание играть, превращать будни в праздник. Можно было подумать, что его жизнь круто изменилась, исчезли горести и угрозы.
Увы, положение писателя оставалось критическим. Но появился дом, и этот дом жил его тревогами и надеждами. Появился дом, где он чувствовал себя не гонимым изгоем, а талантливым писателем, не имеющим права сомневаться в своем назначении. Булгаков — писатель. И это его дело на земле, не зависящее ни от одной власть имущей марионетки, ни от капризов чиновников, ни от зависти «коллег».
Это преображение свершила Любовь — та, что неизменная и вечная. Вопреки враждебной действительности, вопреки любым обстоятельствам. «Счастье начинается с повседневности. Славьте очаг!» — это наставление часто повторяется в письмах Булгакова этого периода.
Дом их, словно назло всем вражеским стихиям, сиял счастьем и довольством. А были одни лишь долги при самом туманном будущем.
Вокруг его дома штормило. Но все равно это был радостный, веселый дом.
Михаил Афанасьевич жил и работал, несмотря ни на что. Творческая энергия не покидала его — ведь рядом была Елена, а в ящике стола хранился Главный роман, о котором все помыслы, все тревоги.
Михаил держался изо всех сил — много работал, постоянно возвращался к Главному роману, но Елена Сергеевна видела, что его нервы требуют серьезного внимания, а он сам нуждается в отдыхе. И она отважно взялась вести непростые дела мужа. Во-первых, писать дневник. После конфискации дневника в 1926 году Михаил отказался от ежедневных записей, теперь обязанность бытописателя перешла к Елене. При насыщенной событиями жизни это было вовсе непростым делом. И во-вторых, в соответствии с полученной доверенностью, она вела все дела мужа — от заключения договоров до получения гонораров. Казалось бы — пустяки. Но в архивах Булгакова были обнаружены кипы договоров — с киностудиями, театрами, издательствами, которые так и не реализовались после длительных обсуждений и препирательств в разных инстанциях. И хуже того — были погребены уже начатые или почти завершенные произведения. Только теперь стало понятно, сколько интересных замыслов Булгакова погибло по вине трусливых чиновников, закосневшей бюрократии. Да и то, что удавалось в конце концов «пробить», выходило к зрителю в сильно измененном виде. От первоначальных задумок смелого, неординарного и уж вовсе не стандартно идеологизированного писателя оставалось немногое.
Как-то в октябре 1934 года Михаил сказал жене:
— Решился писать пьесу о Пушкине. — Помолчал, а потом добавил: — Конечно, без Пушкина.
Договор на постановку Булгаков заключил с театром Вахтангова и Красным театром в Ленинграде.
Одновременно Булгаков работал над комедией «Иван Васильевич», в которой фантастически переплеталась сатирически поданная современность и эпоха Ивана Грозного. Эта пьеса была отдана Камерному театру, хотя писалась для театра Сатиры.
Мхатовцы обиделись:
— Почему же эту комедию вы не отдали нам? Это же плевок Художественному театру.
— Да вы что, коллекционируете мои пьесы? У вас лежат «Бег», «Мольер», «Война и мир». «Мольера» репетируете четвертый год. Теперь хотите новую комедию сгноить в портфеле?
Конфликт с МХАТом назревал все сильнее. Точку в этой печальной истории поставила история с «Мольером».
Пьесу репетировали уже четыре года.
Наконец, в 1936 году состоялся просмотр. Зал был нашпигован знатными лицами и представителями московской интеллигенции. Успех был огромный, занавес поднимался чуть не 20 раз, на поклон выходил вызываемый овациями автор.
На следующий день посыпались уничижительные отзывы и появилась статья в «Правде» «Внешний блеск и фальшивое содержание».
— Это значит — конец «Мольеру» и «Ивану Васильевич)». — Михаил передал газету жене.
Елена Сергеевна отбросила листы:
— Участь твоя мне ясна — ты будешь одинок и затравлен до конца дней. Нет, не одинок. Мы будем вдвоем. И все переживем вместе.
После шестого представления спектакль сняли.
«Это кладбище моих пьес. После гибели «Мольера» стало совсем уж невыносимо!» — сказал Булгаков, подавая заявление об уходе из театра.
П.А. Марков сформулировал отношения Булгакова с МХАТом так: «Это была дружба страстная, сильная, часто мучительная, но абсолютно неразрывная, порой доходившая — как в постановке Мольера — до трагического взаимонепонимания».
Многие актеры оставались близкими друзьями Булгакова до последнего дня, но случались и обиды — спасал юмор. Если бы не прирожденный склад ума сатирика, он попал бы в Кащенко, как его Мастер. Ум провидца и смех «человека со стороны», зрителя этой «человеческой комедии» — вот что не дало Булгакову сойти с ума или броситься вниз головой с моста.
Обидно, выть хочется, а он пишет другу:
«Сегодня у меня праздник. Ровно 10 лет назад совершилась премьера «Турбиных». Сижу у чернильницы и жду, что откроется дверь и появится делегация от Станиславского и Немировича с адресом и ценными подношениями. В адресе будут указаны все мои искалеченные и погубленные пьесы и приведен список всех радостей, которые они мне доставили за 10 лет в проезде Художественного театра. Ценное же подношение будет выражено в кастрюле какого-нибудь благородного металла (например, меди), наполненной той самой кровью, которую они выпили из меня за 10 лет».
Вдруг на столе Булгакова появилась пайка.
— Написал вещицу — так, для себя. Донос. Припомнил байки, которые я постоянно рассказывал про мхатовцев. Да, все припомнил.
— «Записки мертвеца». — Елена Сергеевна открыла папку, посмотрела на листы — строки летели вольно, почти без правки и перечеркиваний.
— Наша с МХАТом история любви. Правда, это только первая часть.
— Дашь им читать?
— Боюсь, кое-кто может обидеться. Хотя, с юмором у этих ребят в основном все в порядке.
Пригласили китов МХАТа. Булгаков начал чтение. Как только слушатели поняли, что это история постановки «Турбиных», стали слушать внимательно, потом хохотали, узнавая описанных персонажей. Хохот не умолкал. Лишь в сцене репетиции с велосипедом, в которой так точно и язвительно автор прошелся по самому священному — основам системы Станиславского, приглашенные притихли. Описание
