Приготовленное мною сложное снадобье обладало многими полезными свойствами. Изменив направление и усилив ток жизненных сил девочки, оно заставит ее организм перестроить свою работу. Тело нальется здоровьем, кожа станет гладкой и чистой, волосы – густыми и пышными, зубы – крепкими. Заблестят глаза, выпрямится спина, походка обретет легкость и плавность. Нельзя сделать другим цвет глаз или форму носа, но можно изменить выражение лица и взгляд.
И, кроме того, благодаря некоторым добавленным в снадобье дополнительным компонентам и заклинаниям, в жилах и душе девочки угаснут страсти, и на долгие месяцы, а может даже и годы, она вновь погрузится в безмятежность детства. Она навсегда позабудет про свое увлечение красавцем Рутом, про то, как желала беспощадно разрушить приютивший ее дом, как призывала смерть к ничего не подозревающей сопернице.
Я закончила читать последнее заклинание над крепко спящей Гапкой, вытерла пот с лица, пошатываясь, сложила в суму мешочки и склянки и побрела вниз. Надо же, сколько требуется сил, чтобы погасить пылающие страсти! Гораздо больше, чем их разжечь.
- Доброй вам дороги! Удачи!
Провожать нас на двор вышло всё семейство кузнечного старшины со чадами и домочадцами: сам Васой Замятич, дородный и важный, рядом с ним по правую руку – статная Ведана Якунишна (совершенно квадратный супруг доставал ей как раз до середины уха, уверенно беря своё шириной). Слева от отца смущенно улыбался «сына»; Зарёнке я пока вставать не разрешила, и мы с ней попрощались в ее светелке. Я наконец-то вгляделась в Рута: а парень-то и впрямь на диво хорош собой, в мать пошёл, немудрено, что малышка Гапка на него так не по-детски запала. Из-за спины брата выглядывали две старшие замужние сестры – эти специально пришли, ненадолго оторвавшись от своих семей и хозяйства. Сбоку у крыльца примостились толстые служанки; в дверях сарая невозмутимо покачивался конюх, он же скотник, он же дворник Шестак. Рядом с ним на приступочке примостилась и Гапка. Девочка равнодушно глазела по сторонам, взгляд ее был бессмысленным и расплывшимся. Ну, всё это вполне объяснимо, побочный эффект от выпитого ею зелья: сонливость в таких случаях проходит очень быстро, никто даже и заметить ничего не успел, ну а вялость и рассеянность исчезнут к вечеру, самое больше – через сутки.
- А как, госпожа знахарка, со своими делами управитесь, - Васой гулко покашлял в кулак размером с небольшую тыкву, - так милости просим пожаловать к нам в Истопки. Поставим вам тут всем обчеством хороминку, штоб вы нас тут, значицца, пользовали от разных хворей! Обчество вас просит! Уж уважьте!
Эх, ну надо же! Вот так я и приглашение на постоянную работу уже получила! Здорово! Я была польщена, и не стала с пеной у рта сообщать, что совершенно точно не собираюсь переселяться в многолюдное село. Хотя… от моей избушки посреди Черного Леса до Истопок верхами ехать дня полтора, много два. Наведываться-то очень даже можно!
- Приезжайте к нам скорее! Возвращайтесь!
Вернусь. Если будет, кому и куда возвращаться.
Я обняла Ведану Якунишну, махнула рукой всем остальным и, повернувшись, очутилась лицом к лицу со своей новой проблемой. Точнее будет сказать, лицом к морде.
Ну и как, скажите на милость, я должна взобраться на это?
Местный конюх знал своё дело: от прежней замызганности и неухоженности Хитреца не осталось и следа. За минувшие два дня он окончательно пришел в себя и отъелся. Тщательно вычищенная шкура коня лоснилась; стало ясно, что он вовсе не темно-серый, а практически черный с серебряным отливом – редчайшей вороно-муаровой масти, как с уважением пояснил мне Васой Замятич, понимавший толк в лошадях (а кто в них, собственно не разбирается в селе, где чуть не половина жителей так или иначе имеет отношение к конному заводу?). Жеребец презрительно поглядывал по сторонам, крайне недовольный новой упряжью. По Ванькиным словам, ему потребовалось все его красноречие, а опытному Шестаку - умение, чтобы оседлать и взнуздать Хитреца. Непонятно, чем ему так не угодили обновки: хоть и потертое и без особых изысков, седло было отличного качества и хорошо легло на широкую спину коня. Его прежняя сбруя – та, украденная, - тоже не отличалась особой роскошью. Позволив после долгих уговоров себя облачить, Хитрец надулся и не позволил Ваньке сесть к себе в седло. Так что, эта сомнительная честь – на глазах у изумленной публики карабкаться на спину, до которой я не доставала макушкой чуть не целую пядь, - выпала мне!
Бедная я, бедная! Ведь до сих пор мне доводилось иметь дело только с умной смирной Тинкой, договориться с которой, понятно, было не проблема. А тут?
Я решительно подошла к коновязи, отвязала повод от шеста, ухватила Хитреца под уздцы и потянула к заранее присмотренной скамейке, встав на которую я получала шанс дотянуться ногой до стремени.
Ага! Щас-с!
С тем же успехом я могла попытаться повести в поводу избу. Поганец даже не пошевелился, высокомерно любуясь крышей соседнего дома. Я дернула ещё раз.
- Тебе не стыдно? – прошипела я сквозь зубы.
Нет, ему было совершенно не стыдно! И вообще, бессовестные люди, собирающиеся залезть на маленькую лошадку, должны были раньше думать, прежде чем менять ее родное прекрасное седло на эти жалкие обноски!
- Слушай, я же не виновата, что его сперли! – шепотом возмутилась я.
Виновата! Надо было лучше смотреть!
- Вот сам бы и смотрел! – я ещё раз дернула за повод. Собравшаяся публика в лице семейства кузнечного старшины с живейшим интересом любовалась нашей перепалкой.
Сочувственно наблюдавшая за нами Тинка тоненько заржала. Жеребец упрямо мотнул головой и остался на месте. Тинка опять заржала – на этот раз громко и длинно – и быстро шагнула вперед. Ванька, сидевший на ее спине, покачнулся и вцепился в гриву.
В этот момент Хитрец фыркнул и как ни в чём не бывало направился к той самой злополучной скамейке. Ещё и сильно потянул повод, дескать, мы уже будем наконец-то садиться или так и останемся стоять?
- Ну, надо же! – искренне восхитился кузнец. – Как будто кобыла ваша жеребцу что-то приказала, а тот и послушал!
Да запросто! Так, поди, всё и было! Ваше счастье, Васой Замятич, что вы не услышали, как моя Тинка людьми командует. И как Стёпка байки травит. И как коза частушки поёт. Не то пришлось бы мне ещё и вас лечить - от кондрашки!
Ма-а-ма дорогая! У меня было такое ощущение, будто я уселась на крышу сарая! А что ещё, интересно, может чувствовать человек, взирая на мир с саженной высоты? Широченная спина коняги тоже вызывала ассоциации с вышеназванной частью надворной постройки. Сидеть было неудобно, носы сапог едва доставали до стремян.
А кому теперь легко?!!!
Я решительно укоротила путлища, разобрала поводья (их с какого-то перепугу было несколько; и за что тут тянуть?!), выпрямила спину и толкнула коня каблуками. На этот раз Хитрец не стал отстаивать свое право на самоопределение и выплыл со двора. За ним, посмеиваясь, двинулась и Тинка с Ваняткой, Степаном и Горынычем на борту.
- Ох, ну, я думал – с ума сойду в этой деревне! – наверное, раз в шестой повторил Стёпка. Слово «деревня» он умудрялся произносить с непередаваемым презрением – ни дать, ни взять столичная звезда, волею судеб застрявшая в глухомани, пока местные умельцы пытаются починить ее сломавшуюся дорожную карету. – Ни тебе поговорить ни с кем, ничего. Даже с Тинкой словом не перемолвься! Конспирация, леший бы ее побрал!
На всякий случай я наложила вето на использование моим зверьем человеческой речи, пока мы оставались в Истопках. Всё-таки, как ни крути, но к путешествующей знахарке отношение у селянства одно, а к приперевшейся невесть откуда ведьме – совсем другое. А у кого ещё, как не у ведьмы, лошадь с котом могут рассказывать анекдоты, да при этом требовать, чтобы грач рассудил, у кого из них получилось смешнее?
Теперь же Степка, вознаграждая себя за двухдневное воздержание, трещал без умолку. Крыши оставленного нами села давно скрылись из виду, пропала даже маковка колокольни местного храма; поля
