против Советской власти, под какими бы лозунгами она ни начиналась, хоть под самыми «левыми» и «демократическими», всегда рано или поздно приводила к контрреволюции. Это неоднократно подчеркивал В. И. Ленин. Он указывал на классовую природу подобного явления: половинчатость, колебания, слабость мелкобуржуазной стихии. Идеологи и вожди такой стихии — за кого бы они себя ни выдавали и что бы о себе ни говорили — отражали в своих. реальных политических делах слабости, рожденные той же социальной почвой. В годы гражданской войны с жестокой очевидностью была продемонстрирована перед всей страной политическая дряблость и идейная межеумочность такого рода идеологов и неустойчивость возглавляемых ими движений и режимов.
Недолгая история кронштадтского мятежа целиком и полностью подтверждает подобную социальную закономерность. Причем пример этот довольно выразителен, ибо события развивались быстро, концентрированно, при относительно слабом влиянии извне. На острове Котлин, как в опытной колбе, можно проследить общие процессы эволюции антисоветизма, выступавшего на сей раз под лозунгами «беспартийности». Ход истории не дал кронштадтским событиям созреть до логического конца, однако тенденция, как будет показано далее, проявилась вполне отчетливо. Не случайно, что в связи с мятежом в Кронштадте В. И. Ленин напомнил о судьбе Самарского комуча, который послужил в конечном счете лишь ступенькой для утверждения военной диктатуры Колчака.
«Как бы ни была вначале мала или невелика, как бы это сказать, передвижка власти, которую кронштадтские матросы и рабочие выдвинули, — они хотели поправить большевиков по части свободы торговли, — казалось бы, передвижка небольшая, как будто бы лозунги те же самые: «Советская власть», с небольшим изменением, или только исправленная, — а на самом деле беспартийные элементы служили здесь только подножкой, ступенькой, мостиком, по которому явились белогвардейцы. Это неизбежно политически». [345]
В самом первом своем, так сказать, официальном заявлении мятежный «ревком» выступил… ревностным защитником советского строя. Правда, необходимо было как-то объяснить причину ареста и заключения в тюрьму десятков коммунистов. Объяснение представили, и довольно оригинальное: оказывается, мятежники защищали Советскую власть от коммунистов. В первом номере «Известий ВРК Кронштадта», появившихся 3 марта (один газетный лист малого формата), говорилось, что на собрании делегатов в гарнизонном клубе 2 марта лишь «предполагалось выработать основание новых выборов (то есть перевыборов Кронштадтского городского Совета. — С. С.) с тем, чтобы затем приступить к мирной работе по переустройству Советского строя. Но ввиду того, что имелись основания бояться репрессий, а также вследствие угрожающих речей представителей власти собрание решило организовать Временный революционный комитет, которому и передать все полномочия по управлению городом и крепостью». [346]
Наряду с клятвами верности Советской власти кронштадтские идеологи в первых своих заявлениях столь же настойчиво распинались в своем миролюбии. В уже цитированном выше обращении «К населению крепости и города Кронштадта» говорилось: «Временный комитет озабочен, чтобы не было пролито ни одной капли крови». Накануне ночью радиостанция мятежников впервые подала в эфир свой голос. И первая фраза также звучала подчеркнуто миролюбиво:
«Всем! По воле кронштадтских матросов, красноармейцев и рабочих власть в Кронштадте без единого выстрела перешла в руки Временного революционного комитета». [347]
«Без единого выстрела» — эта формула настойчиво повторялась в течение всей недолгой истории мятежа.
Но это была в значительной степени пропаганда, так сказать, «на экспорт». Сами мятежники вовсю готовились к вооруженной борьбе.
Прежде всего были смещены с постов и в значительном большинстве арестованы командиры- коммунисты и те из беспартийных, которые остались верны Советскому государству и своему гражданскому долгу. Из среды мятежников на эти многочисленные вакансии выдвигались новые «кадры». Сохранились показания одного из таких мятежных «выдвиженцев» после пленения его Красной Армией: он был застрельщиком мятежа в отряде главного минера крепости и в период контрреволюционного переворота в Кронштадте производил аресты командиров. Из его показаний ясно видно, что уже 4 и 5 марта было практически осуществлено решение офицерского «военного совета» разбить крепость на «боевые участки». Во главе каждого из них назначались верные «ревкому» люди; коммунисты, а также командиры, оставшиеся преданными своему долгу, разоружались и арестовывались. [348] Всеми этими действиями руководил вновь созданный штаб обороны крепости, сплошь состоявший из контрреволюционного офицерства во главе с Е. Соловьяновым.
Предвидя неизбежность вооруженных действий, мятежники сразу же начали исподволь готовить гарнизон крепости и ее население к будущим боям. Уже 4 марта в «Известиях ВРК Кронштадта» появилось следующее обращение:
«Граждане! Кронштадт сейчас переживает напряженный момент борьбы за свободу. Каждую минуту можно ожидать наступления коммунистов с целью овладеть Кронштадтом и навязать нам свою власть… Поэтому Временный революционный комитет предупреждает граждан не поддаваться панике и страху, если придется услышать стрельбу». [349]
Итак, «ревком» обещал населению Кронштадта, что «придется услышать стрельбу». Организовать должным образом эту «стрельбу», разумеется, не могли писарь Петриченко, телефонист Яковенко и др. Подняв оружие против Советской власти, главари мятежа сразу же попали в зависимость от офицерства. Вот почему советская пропаганда, делавшая упор именно на это обстоятельство, так задевала и нервировала их. Кронштадтское радио обращалось в эфир с «опровержениями» по этому поводу. «В Кронштадте вся полнота власти, — говорилось в одном из них, — в руках только вооруженных мастросов, красноармейцев и рабочих, а не белогвардейцев с каким-то генералом Козловским во главе». [350] Однако в те самые дни, когда эфир над островом Котлин разносил подобные «опровержения», «какой-то генерал Козловский» вместе с Петриченко и другими заправилами «ревкома» разрабатывал планы обстрела Ораниенбаума и Петергофа.
Руководители мятежа, впрочем, отлично знали стихийное недоверие массы матросов и солдат к бывшим офицерам. Анархиствующим «клешникам» это чувство, кстати говоря, было присуще особо сильно. Вот почему «ревком», демонстрируя свою «революционность», назначил своего члена Яковенко (заместителя «самого» Петриченко) в качестве своеобразного «комиссара» при штабе обороны крепости. Характерная деталь: объявляя себя борцами против «комиссародержавия», главари мятежа на практике пытались использовать методы политической работы большевиков! Однако этот «комиссар» сразу же подпал под влияние штабного офицерства. [351]
12 марта тот же Петриченко дал в Кронштадте интервью корреспонденту эсеровской газеты «Воля России». В ходе интервью, в частности, был затронут вопрос о роли офицерства в «третьей революции». Петриченко поспешил успокоить «левую» эмигрантскую общественность: «Офицеры ничем не проявляют себя. Они только «военспецы». О них в Кронштадте даже не говорят». Однако дальше неопытный политикан высказался уже совсем иначе на ту же тему: «Наметили план совместной борьбы. Офицеры и инженеры молодцы — дружно работают». [352] Этому авторитетному признанию нельзя не поверить: источников, рисующих внутреннюю обстановку в мятежной крепости, сохранилось крайне мало, но все они согласно свидетельствуют, что контрреволюционные офицеры действительно «дружно работали» в пользу «третьей революции». И, напротив, нет ни одного конкретного известия о том, чтобы между «ревкомом» и этими самыми «военспецами» случались конфликты.
Вечером 4 марта в гарнизонном клубе вновь состоялось заседание «делегатского собрания». На этот раз на нем присутствовало всего 202 делегата [353] — значительно меньше, чем в роковой день 2 марта. Вне всякого сомнения, это сокращение числа присутствующих объясняется, во-первых, арестом или отступлением из Кронштадта многих коммунистов и советских работников, а во-вторых, отрезвлением некоторых лиц из числа депутатов, которые поняли, что события зашли уже слишком далеко.
«Официоз» мятежников дал информацию об этом заседании под крикливым заголовком: «Победить или умереть». Дела, о которых вели речь мятежные депутаты, очевидно показывали, что уже и тогда вторая половина этого заголовка была для них гораздо более очевидна, чем первая. Например, сообщалось, что
