А тут хоть есть кров и остатки консервов. Слава Богу, кок у нас отменный: выменяет у негров овощи — вот и борщ. А меняет он их на бронзовые гильзы от шестидюймовых орудий. Он их наждаком начистит, сверкают на солнце, как позолоченные. Он деловито шутил, что устраивает мены с черными матросами только в солнечную погоду. Русская смекалка! А интерес к нам у них потому, что во всех европейских портах уже знают, что русские тут, значит они беженцы и можно выменять золото за связку бананов. И смех, и грех.
Давно уже осторожно намекали мне британские морские офицеры, которые нашему бедственному положению очень сочувствуют, что торговые представители красной Москвы ведут переговоры о передаче им нашего крейсера. Поначалу я недоумевал: зачем, ведь он до Кронштадта может не дотянуть. Вежливые и осторожные британцы определенно дали понять: металлолом, деньги.
Ну, понятно. Английские мартеновские печи и без того загружены переплавкой трофейных немецких кораблей, да и своих старых. Мысль о том, что наш славный крейсер будет продан кому-то „на железо“, как породистая лошадь „на мясо“, еще более сгущает мою душевную тоску. Что ж, киевский князь Аскольд водил победные дружины под Константинополь, а потом убит был, и даже могила его затерялась в людской памяти.
Все время думаю, как быть дальше с моими подчиненными? Офицерам возвращаться домой нельзя — „белогвардейцы“ (никакой белой гвардии у нас на Севере не существовало, но в ЧеКа о таких тонкостях не спросят — к стенке, и все тут). Унтер-офицеры, матросы? Ходил я в здешнюю контору Нансена, обещали помочь: ведь он сам моряк, шутили его служащие, да еще плавал в ваших водах, уж всяко должен оказать содействие…
А я-то? Тридцать лет, ни кола, ни двора. Мама умерла, что с сестрой, не ведаю. Имущества никакого, наличность — и сотни фунтов не наберется, да и то берегу, как скряга. Правда, мне предлагают идти на английскую службу, по минному делу. Уже в 917-м они звали для этой цели адмирала Колчака, а американцы, так те даже настаивали. Наши специалисты по минному делу считаются лучшими в мире еще со времен Крымской войны. Недаром отец часто говорил: „В душе я — минер!“ Отец, отец, как хорошо, что упокоил тебя Господь еще загодя до наших смут.
<…> Вчера на крейсер явились трое в штатском в сопровождении британского кавторанга. Один был „наш“ из торгового представительства Советов. В каких только местечках отбирают они подобных еврейцев?! Нагл, развязен донельзя, самоуверенно презрителен. По-английски говорит с еще более отвратительным акцентом, чем по-русски. Неужто такие вот существа заправляют сейчас в Москве? Какой ужас.
Ну, решено: Советы забирают несчастный крейсер, мелочное Британское Адмиралтейство взыщет с них некую сумму за его „содержание за рубежом“ (да, так и написано в проекте договора! Какое „содержание“? Мы почти целый год даже питались только русскими консервами и галетами). Отбуксируют наш „Аскольд“ в Вильгельмсхафен, а там разрежут. А у Советов с немцами старые расчеты, столкуются.
С командой все решилось: один унтер-офицер и четверо матросов идут на крейсере, а потом возвращаются на родину. Храни их Господь. Два других унтер-офицера и дюжина матросов остаются пока в Лондоне на попечении нансеновского комитета по оказанию помощи беженцам и военнопленным. Ну, а я с боцманом Куликовским и коком Федоровым, мы все втроем — в Америку!
Да, впервые сделал я об этом запись, все не решался, хотя предложение поступило еще в Рождество, три месяца назад. Думал, думал и вдруг как-то сразу решил.
„Жребий брошен“, как сказал классический герой. История эта такова. В порту постоянно шнырял американец, представитель судостроительной компании в Бостоне (узнал, что крупная и одна из старейших в Америке). Познакомились мы через британских моряков, потом он пару раз зашел ко мне, расспрашивал о том, о сем. Потом прямо и без обиняков, истинно по-американски, обратился ко мне с предложением. А именно — должность инженера при фирме, причем с четко определенными обязанностями: я должен работать с представителями Морфлота США, который является основным заказчиком их заводов.
Узнал, что ли, америкашка, как я служил в такой ипостаси весь 916-й год на Невском кораблестроительном? Или совсем просто: потому обратился, что я говорю по-английски гораздо лучше, чем он, как тут не вспомнить мою дорогую бонну леди Элен! Как не вспомнить трогательную маму! Счастливые, ушедшие времена…
Я не отказал (нужда подсказывала), но поначалу колебался — даже склонялся к отказу. Уехать на другой берег Атлантики, в провинциальную ту дыру, значит отрезать себя от России. Как минимум надолго, а по сути навсегда, я ведь не юнга. Стал, как обычно, искать совета и опыта в жизни отца. Не сразу, но нашел, нашел, как всегда!
Отец, готовясь к созданию своего „Ермака“, посетил Соединенные Штаты, изучал работу американских ледоколов на Великих озерах. Записей о том у него уйма, много общался он и со своими тамошними коллегами, гражданскими и военными. Английский он знал превосходно, я даже сейчас держу в памяти его четкое произношение.
И что же? А у него осталось очень положительное впечатление об американцах: деловиты, ухватисты, очень предприимчивы, грубоваты, зато прямы и просты в отношениях. Отцу это нравилось, он всю жизнь страдал от недостатка практичности в нас, русских. Более того, отец обратил внимание на значительную схожесть в строении национального характера американцев и русских. В последнем случае он имел в виду не беглецов из нищей Сицилии или потомков черных рабов, не выходцев из российской „черты оседлости“, а тех, настоящих, „восп“, как они себя именуют. Главное тут сходство, по его словам, — размах, лихость. Он даже сравнивал любимого героя американского фольклора — ковбоя с любимым русским народным героем — казаком.
Верно. Еще в Мурмане я много общался с англичанами и американцами (переводить приходилось). Бесспорно, англичане более воспитанны и культурны, но в них видна спесь, взгляд свысока, хоть это очень прикрыто. А те — душа нараспашку, хотя не только грубоваты, но даже бывают настырны. И кстати, большинство из них весьма деловиты.
Итак, едем. Фирмач, заключая контракт, вставил туда по моему настоянию пункт, что имею право взять с собой „адъютанта“ и „денщика“, переезд их идет полностью за счет „приглашающей стороны“. Легко согласился. Судно-то их, ничего не стоит взять двух лишних едоков. А они рады-радешеньки. В Советскую Россию им нельзя: унтер воевал с красными под Шенкурском, отличился даже, в газетах о том напечатали. А у кока отец — сельский батюшка с Валдая, многодетный, вытащили его из дома и убили прямо у церковных врат; какой-то жид-комиссар верховодил. Он их видеть не хочет, но не за себя боится, а за одиннадцать своих младших сестер и братьев.
Едем. Спаси нас, Господь, заступись за нас, Пречистая, укрой нас, святой Николай-угодник, покровитель плавающих и путешествующих!»
Эшелон с петроградскими рабочими и оборудованием для ремонта кораблей прибыл в Порт-Артур в семь утра 24 февраля. Первые четыре пассажирских вагона отцепили от остальных и повезли на пассажирский вокзал, прочие отогнали на запасной путь. Началась разгрузка.
Особо тяжелые предметы переносили подъемным краном на ломовые телеги. Синеглазый слесарь помогал возчикам крепить оборудование канатами, как научились говорить у моряков — найтовать. Затем всех приезжих построили, пофамильно вызывали по списку, повели в столовую для матросов. Сытно покормили, а к вечеру повели на жительство, кого куда.
Синеглазый и Алешка шли вместе, было заметно, что во время пути они сдружились, а с остальными товарищами держались теперь несколько отдаленно. Особенно изменился за последние дни Алешка: стал читать какие-то затрепанные книжицы, сперва тяжело, молча шевеля губами, потом быстрее и быстрее. Сделался молчалив, перестал ругаться и — это особенно заметили товарищи — бросил пить. Над ним сперва добродушно подшучивали, потом перестали, смотрели с каким-то даже уважением.
Полдюжины питерцев проводник их, бравый боцман с «Петропавловска», привел к небольшому китайскому домику, недалеко от портовых доков. Северянам, привыкшим к просторным рубленым избам, домишко этот показался игрушечным, даже смешным. Сколочен из легких досок, наверху — крошечная
