Берджесс.
И оба снова загоготали.
— Вообще-то нам не до смеха, — проговорил Эрни. — Это скверные новости.
— А как вы это узнали? — спросил Квиллер. — Наверно, это самый страшный секрет за всю историю человечества, если не считать того, что Ганнибал перешёл через Альпы.
— Мой сосед владеет фирмой, занимающейся грузоперевозками. Они доставляли туда оборудование. «Одноруких бандитов» точно ставят на балкон.
— Подождите минуточку! Я не знал, что у нас в городе разрешены азартные игры.
— Все можно, если осторожно. Нужно только получить особое разрешение от городского совета. Раньше на таких заявлениях писали отказ, но сейчас нужно только иметь блат и вовремя дать кое-кому на лапу.
Берджесс заметил:
— Даже Александр мог бы получить разрешение на продажу бормотухи в нашем городишке, если бы знал, кому лизать задницу.
Покинув киоск с охапкой свежих газет, Квиллер задумался о сообщенной ему новости. Вся идея, включая название центра, слишком хитроумна для простого разносчика «Вкусной еды». Кто такой Отто? Один из членов ассоциации «Донэкс»? А кто другой? Мэр? Не этот ли проект вызвал негодование Золлера? Не по этой ли причине он так неожиданно покинул город? Нужно быть очень храбрым человеком, чтобы в маленьком городе вести борьбу с коррупцией.
Проще и безопаснее сбежать.
Обычно посещение девяностовосьмилетних стариков в больнице — занятие не из весёлых, но только не в случае Гомера Тиббита, так что Квиллер с радостью ждал встречи с ним. В вестибюле Пикакской городской больницы порхали «канарейки» — добровольные сиделки, одетые в жёлтые халаты. Одна из них провела Квиллера на последний этаж, на хирургическое отделение, где делали операции на суставах.
В холле, залитом дневным светом (искусственным, конечно, но психологически положительно действующим на пациентов), перегибаясь пополам от хохота, в специально разработанных креслах- колясках сидели больные. Рода представила пациентов Квиллеру:
— Это Чосер, Покахонтас,[16] Марк Твен, Поль Ревер,[17] Жанна д'Арк… А это — наш дорогой мистер К.!
Реакция была незамедлительной:
— Мне нравится ваша колонка.
— А как поживает Коко?
— Моя дочка выиграла жёлтый карандаш в вашем конкурсе!
— А где же ваша каталка? Засыпали нафталином?
Он отвечал:
— Я неимоверно счастлив находиться в обществе самых известных в мире людей. Такое может случиться только в Пикаксе. А где Эмили Дикинсон?
— Выписалась и уехала домой сегодня утром. Если она узнает, что вы были здесь, с ума сойдёт от горя.
— А кто тут рассказывал неприличный анекдот, когда я вошёл?
— Мы играли в угадайку — ностальгическая забава. Мы вспоминали звуки, которых теперь больше не услышишь… практически никогда… Чосер, изобразите-ка старый автомобиль с подсевшим аккумулятором, который пытаются завести холодным зимним утром.
— Я хорошо помню это рычание, — сказал мужчина. По всей округе раздавалось ры-ры-ры-ры-ры-ры, затем пауза и снова: ры-ры-ры-ры-ры-ры. Температура — ниже нуля, а водитель весь в поту. И опять: ры- ры-ры-ры-ры-ры, ЧУХ, ЧУХ! Многообещающая тишина. И снова: ры-ры-ры-ры-ры-ры, ЧУХ, ЧУХ, ЧУХ! И машина с рёвом несется по улице со скоростью пятнадцать миль в час!
Затем посыпались другие загадки:
Стирка белья на деревянной доске.
Машинописное бюро, в котором одновременно стучат на десятке печатных машинок.
Крик уличного мальчишки-сапожника: «Чистим-блистим, пять центов пара!»
Звук фыркающей ручной газонокосилки, которую садовник возит по траве воскресным днём.
Заводной патефон с пластинкой, заевшей посередине.
Потом Рода объяснила развеселившимся не на шутку больным, что мистер К. пришёл к Гомеру по делу, и трое мужчин удалились в свои палаты.
— Мы тут мозги себе сломали из-за вашей Омблоуэр, — сообщил Гомер. — Двадцать лет назад Рода ещё преподавала в колледже, а я уже ушёл на пенсию с директорской должности, но по-прежнему совал нос во все дела.
— Да, и я вспомнила эту миссис Омблоуэр, — подхватила Рода. — В тот год я вела этот класс и часто проводила родительские собрания. Жалкое, несчастное создание, мать-одиночка, работавшая в поте лица, чтобы прокормить себя и сына. Она занималась чисткой одежды на дому, но без автомобиля ей было трудно обслуживать клиентов. И к тому же у сына начались в школе неприятности. Он был умный и способный мальчик, круглый отличник, но его выгнали за неподобающее поведение.
— А что он натворил?
— Нарушил устав колледжа. Там написано: «Ученик не имеет права выполнять домашние задания за других учеников. Ученикам категорически запрещается подписывать дневники вместо родителей. В случае отсутствия на занятиях ученикам категорически запрещается самим писать объяснительные записки от имени родителей».
— Я думаю, он делал это ради денег, — предположил Квиллер. — А он помогал своей матери материально?
— В этом даже есть что-то благородное, — заметил Гомер. — Он попал в дурную компанию. Двое его приятелей были из весьма состоятельных семей. Эти смышленые ребята могли бы заняться общественной работой, выдвинуться в лидеры или развить свои творческие способности… Но получилось иначе. В своём классе они были как ложка дегтя в бочке мёда или три гнилых яблочка в корзинке рядом с хорошими. Такое бывает, и довольно часто.
Усы Квиллера встопорщились — он жамкал письмо в кармане.
— А какие меры приняла школа?
— Ученики из богатых семей отделались выговорами, им разрешили закончить школу. А Омблоуэра выгнали вон.
— Вообще-то такие вещи школа обязана контролировать, — вставила Рода.
— Как звали этого парня? Джордж? Я нашёл письмо, которое он написал своей матери в Чипмунк двадцать лет тому назад. Похоже, что обратный адрес на конверте — это адрес тюрьмы штата. — Квиллер прочёл письмо вслух:
Привет, мам!
Пишу тебе короткую записочку — просто хочу сообщить, что меня скоро выпустят. Если Дениз всё ещё болтается на твоём горизонте, сказки ей, что я умер. У меня теперь все будет по-новому: новое лицо, новая профессия, новая жизнь.
Я многому научился за прошедшие пять лет. Надо жить по уму, а не по правилам. Не лей зря слёз и не молись за меня понапрасну, мама. Я всегда был червивым яблочком в твоей корзинке.
Джордж
Квиллер заметил:
— Почерк очень хороший, с характерным наклоном влево, и мой наметанный глаз корректора видит,
