линию.
«Павел Иванович, — почти шепотом потребовала она, — письмо ваше лежит у меня в кармане. Разговоры потом. А сейчас немедленно слезайте с поезда и возвращайтесь в санаторий».
«Постой, Ириша, ну зачем так? У меня же билет… До отхода всего пять минут», — пробормотал я не очень уверенно.
«Ах так! Тогда я сама ваш чемодан вынесу!» — Она меня оттолкнула своим жестким худеньким плечом и забралась в вагон.
И что же вы думаете. Ни я, ни проводница ахнуть не успели, как Ириша вытащила из купе мой видавший виды чемодан.
«Идемте!» — тряхнула она головой, и так решительно, что я не посмел ослушаться.
Проводница, опомнившись, крикнула вслед:
«Гражданин, поезд отходит через две минуты!»
Но Иришка поставила тяжелый чемодан на перрон и дерзко распорядилась:
«Передайте по линии, что в девятом купе есть одно свободное место!»
Поезд ушел. Мы остались на перроне, разделенные стоящим на асфальте чемоданом.
Отдуваясь от быстрой ходьбы, подошел Колычев.
«Папка, ты видишь?!. — строго окликнула его Иришка. — Ой, Павел Иванович, да как же вы могли принять такое решение без меня? А еще летчик, волевой человек, командир полка!»
Колычев снял с головы шляпу, стал ею обмахиваться. По его лицу блуждала неуверенная улыбка.
«Да, братец ты мой, как же ты это в самом деле? — покосился на повеселевшую дочь и прибавил: — Однако, как мне кажется, здесь сейчас мне делать нечего. Вы прекрасно обойдетесь и сами!»
После его ухода Иришка шагнула ко мне, встала на цыпочки и, как тогда в море, попросила:
«Павел Иванович, добрый, хороший, поцелуйте меня».
«Да здесь же люди, Иришка!»
«А разве людей бояться надо?»
Вот и вся история, Алексей Павлович. Через две недели увез я Иришку на Север, сыграли мы свадьбу и зажили. Я ей сразу условие поставил: «Если надоем, наскучу, старый черт, — говори прямо. Ни за что на тебя не обижусь». Только она что-то до сих пор не говорит. — Нелидов закашлялся глуховатым смешком курильщика и мечтательно посмотрел на широкую пойму Иртыша в распахнутое окно. — Вот вам длинный ответ на ваш короткий вопрос о неравных браках.
— Целая новелла! — восторженно произнес Горелов.
Нелидов вздохнул:
— Редко я рассказываю об этом. По заказу такие вещи не рассказываются. А вот сегодня понадобилось и, ничего не поделаешь, поведал.
Алексей загорелыми руками подпер курчавую голову.
— В воспитательных целях, Павел Иванович? — мягко улыбнулся он.
— Может быть, — неопределенно выговорил полковник.
Горелов отнял ладони от подбородка,
— У меня тоже сложно… Лидия. Не хочу говорить о ней пустые слова — чудесная, добрая и прочее. С ней все ясно. А вот стать отцом для Наташки, не скрою… часто думаю — получится ли.
— Получится, — уверенно сказал замполит. — Вы добрый…
Алексей пристально посмотрел на полковника. Чудно! Так неожиданно и так широко распахнул Павел Иванович перед ним свою душу. Никогда бы он не узнал, что у несколько чопорного, всегда такого собранного, не привыкшего бросаться лишними словами Нелидова за плечами такая романтическая история. И подумал Горелов, что каждый человек, великий он или нет, несет по жизни свою собственную, единственную и неповторимую, ни на чьи другие не похожую судьбу. Правит этой судьбой, как гребец, преодолевающий на верткой лодчонке бурную реку. И от того, как уверенно и точно гребец правит веслом, зависит его путь. У смелого будет он прямым и гордым, у человека неровного — извилистым, а у боязливого — и совсем может оборваться.
Нелидов встал и потянулся за фуражкой.
— Однако мы и разговорились же, Алексей Павлович. А ведь я к вам пришел не только за тем, чтобы вы мою лирическую исповедь выслушали. Есть и дело.
— Какое? — спокойно осведомился космонавт.
— Касающееся и вас, и Лидии. Если не секрет, она сегодня дежурит или выходная?
— Выходная, — сообщил Алеша и чуть зарделся от мысли, что так свободно дает о ней справки.
— Это хорошо. Сегодня вечером, — медленно произнес полковник, — вы должны с нею попрощаться.
— Разве я уезжаю?
— Да, уезжаете. Завтра в шесть пятнадцать самолет уходит в Москву. Следом за вами дня через четыре улетит Костров, а через неделю — все остальные. Ну а самое главное узнаете от генерала Мочалова. Настало время действовать, Алексей Павлович.
— Так, — проговорил Горелов бесстрастно, и лицо у него не дрогнуло, не изменилось. Замполит удивился. За годы работы в отряде он привык к тому, что любое известие о приблизившихся сроках запуска космонавты встречали с бурным восторгом. Он впервые натолкнулся на ледяное спокойствие. — Так, — повторил Горелов с оттенком грусти. — Приказ… Его надо выполнять. Что ж, уложу чемодан и попрощаюсь.
— Позвольте, — протянул замполит, — вы даже не обрадовались.
Горелов широко развел руки, словно на физзарядке:
— Дорогой мой Павел Иванович! Знаменитый и проницательный инженер человеческих душ. Да откуда вы взяли, что я не обрадовался? Обрадовался и даже очень. Только обо всем этом я уже уведомлен. Получил самую наиточнейшую, притом надежно закодированную информацию.
— Ах да! — воскликнул Нелидов. — Знаю, кто меня опередил. И как это я удосужился позабыть о вашем опекуне, о Станиславе Леонидовиче!
Оба расхохотались.
23
За недолгие дни своей первой запоздалой любви Алексей убедился, что Лидия всегда стеснялась и краснела, если он заставал ее за какой-либо домашней работой. Она немедленно убегала в другую комнату, чтобы поскорее привести себя в порядок. Через минуты две-три выходила к нему, уже поправив прическу, иногда даже успевала переодеться. Сегодня Лидия его никак не ожидала и выбежала на звонок в стареньком выцветшем халатике и клеенчатом фартуке. На ее покрасневших, натруженных руках пузырилась мыльная пена. Дверь на кухню была открыта, и Алексей увидел цинковое корыто, а на табуретке — стопку мокрых Наташкиных трусиков и маек. Лидия смущенно отступила в глубь коридора.
— Алеша?! — произнесла она удивленно. — Но ведь ты же сегодня не собирался приходить?
— Где Наташка? — спросил он с преувеличенной веселостью.
— Уже спит. Десять вечера же…
— А я вот ей конфеты принес, — вздохнул Алексей и посмотрел на красную коробку, которую держал в руках.
— Только ей? — улыбчиво спросила Лидия.
— Нет. И тебе, конечно. Я же теперь знаю, какая ты сладкоежка.
Она спиной плотно прижалась к давно не беленной стене, словно вросла в нее. Сохли капельки влаги на ее руках. Она протянула их Алексею и посмотрела на него каким-то пугливым, незнакомым ему взглядом. Синие ее глаза наполнились тревогой и печалью. Они говорили больше, чем тот вопрос, который она задала ему следом:
— Ты уезжаешь?
