районом демидовцы. Но проносились для того, чтобы пулеметными очередями и пушечными залпами сдержать противника, не пустить его дальше. А теперь они летят, чтобы наступать и преследовать.
За Кармановом летчики увидели почерневший от снарядной копоти снег, разрушенные прямыми попаданиями снарядов немецкие доты, темнеющие на снегу трупы, огоньки, вспыхивающие на артиллерийских и минометных позициях. «Это наши орудия лупят», – весело подумал Демидов.
Над маленькой станцией самолеты были встречены нестройным огнем, и тотчас полковник приказал группе Румянцева ударить по фашистским зениткам, а сам со своей десяткой спикировал на дорогу, забитую крытыми грузовиками и повозками. Демидов в веселом азарте кричал:
– Еще заход, орелики! Бей их, треклятых! Это вам за Москву, это за Минск, это за Брест и Оршу!
Треск пулеметных очередей резал эфир, заглушал его голос.
Вечер первого дня наступления был тихим и ясным. Но к ночи в звездном небе вновь загудели моторы. Это тяжелые дальние бомбардировщики отправились в путь – бомбить вокзалы и склады, аэродромы и шоссейные дороги, прокладывать дорогу вперед тем, кто с оружием в руках шел по окровавленной русской земле и на плечах противника врывался в города и села, делая их снова советскими.
Было около девяти вечера, когда Демидов пригласил на командный пункт Румянцева, Боркуна, Воронова, Алешу Стрельцова, Красильникова, Стогова, Барыбина и Жернакова.
– Слушайте меня внимательно, товарищи, – сказал он. – Завтра утром мы делаем последний вылет.
– То есть как последний? – удивился Стрельцов. – Почему?
– Потому что есть приказ вывести наш полк в тыл и на базе его сформировать дивизию.
– Здорово, «батя»! – откровенно порадовался Боркун. – А кто ею будет командовать?
Демидов наклонил седеющую голову, улыбнулся.
– Ваш покорный слуга, товарищи командиры. Могу сказать по секрету, что есть проект приказа, по которому все вы назначаетесь на новые должности. Петельников – начальником штаба, Румянцев – начальником политотдела, Боркун – командиром полка, Стрельцов и Красильников получают эскадрильи. А теперь прошу всех следовать за мной.
Высокий, выпрямившийся, Демидов важно сделал два шага вперед и открыл дверь в другую половину землянки. Летчики вошли за ним и увидели сдвинутые столы, накрытые чистыми белыми скатертями, тарелки с закуской и наполненные рюмки. Майор Меньшиков и Ипатьев суетились, заканчивая последние приготовления.
– Каждому по сто граммов, не больше, – строго сказал Демидов и по-хозяйски оглядел стол. Потом первым взял рюмку: – Что я хочу сказать, товарищи? Давайте выпьем за победу под Москвой и за то, чтобы дожить до нашей самой большой победы над проклятым фашизмом. Мы многое вынесли, потеряли половину полка. Но согнуть нас было нельзя. Давайте же выпьем за то, чтобы и дальше быть такими… – он запнулся, подбирая слово, – крепкими, стойкими… В общем, как железо.
– Как сталь, – поправил Румянцев.
– Нет, как ртуть, – пробасил Боркун, – она вечно живая.
И они выпили.
Румянцев стоит у порога землянки командного пункта, а мимо него пробегают летчики, придерживая на ходу планшетки. Они спешат к самолетам, чтобы по первой зеленой ракете вырулить на старт, а по второй включить полный газ, снять тормоза и улететь вперед на запад с курсом 270 градусов. Румянцев остается на земле, он и даст эти две ракеты. А пока что он стоит, широко расставив ноги, крепко упираясь ими в твердый, прибитый подошвами унтов снег. Теплыми карими глазами провожает он летчиков, с радостным возбуждением думает о них:
«Демидовцы! Однополчане мои дорогие!.. Вот идете вы к своим самолетам, простые славные люди, спаянные воздушным братством. Суровое время опалило и ваши лица, и ваши сердца. Вот шагает Алеша Стрельцов. Три месяца назад пришел он в полк неоперившимся юнцом, а теперь под серыми глазами уже завязались узелки морщин. Он и голову держит сейчас по-другому, и вперед смотрит не робко и застенчиво, а смело и требовательно, как настоящий хозяин. С улыбкой, вразвалку бежит к своей голубой «семерке» повеселевший за последние дни Боркун. Подпрыгивает на ходу курчавый Леша Барыбин, ему не терпится скорее увидеть под крылом самолета линию фронта и пересечь ее. Уже сидит в кабине высокий сутуловатый Бублейников, шагает по хрустящему насту Николай Воронов. Идут в бой люди, бесконечно дорогие и близкие».
И, глядя на них, думает комиссар о том, что долог еще и труден их путь. Он только начинается здесь, под Москвой. Поведет их теперь этот путь дальше, на запад. Разные города и реки будут мелькать под металлическими плоскостями самолетов. Будут впереди и победы, отчаянные, гордые, будут и поражения, и не каждый летчик домчится на своих крыльях до скованного фашистской свастикой Берлина. Но твердо верит комиссар в горячее сердце каждого из своих однополчан, в их мужество, благородство и бесстрашие.
Зимний ветер шевелит над землянкой алое полковое знамя. Знамя вынесли на старт, чтобы каждый летчик, уходя в бой, видел его под своим крылом. Колышутся мягкие золотистые кисти, обрамляющие полотнище. Шуршит и переливается алый шелк знамени.
– Спасибо вам, демидовцы! – тихо говорит комиссар Румянцев. – Спасибо вам, сыны земли советской!
Рука с ракетницей тянется вверх. Хлопок – и зеленый огонь взмывает в низко нависшее небо, еще одна ракета – и уже отрываются с гулом от земли остроносые истребители, склонившись на крыло, проносятся над центром аэродрома, потом над горбатой штабной землянкой и, выстраиваясь, ложатся на курс. А знамя, багряное полковое знамя, колышется на ветру, и кажется, что и оно порывается взлететь вслед за ними.
