среди гостей присутствует известный всем человек, голос которого каждый горожанин слышит ежедневно, и что человек этот - диктор местного радио - празднует день своего рождения. Певец призвал всех поздравить диктора и пожелать долгих и счастливых лет жизни. Геша совершенно расстроилась, не зная, что и подумать.
Оркестр заиграл выход тореадора из знаменитой «Кармен», публика нестройно зааплодировала, кто-то крикнул: «Ура!» - вызвав шумный смех, а диктор стоял и раскланивался, прижимая руки к груди. Он так расчувствовался, что даже послал воздушный поцелуй оркестрантам, бравурно игравшим в честь его классику, приложил две ладошки к губам и словно бы выпустил невидимого голубя, молитвенно разведя руки и устремив их в сторону эстрады.
- Да, да! - нервозно воскликнула неуправляемая Геша. – Очень торжественный момент! Очень! Я просто никогда еще... - говорила она, охолаживая себя и приводя в чувство, - не имела такого удовольствия сидеть за одним столом со знаменитостью... Впечатление на всю жизнь! До гробовой доски. Конечно! – чуть ли не вскрикнула она. - Конечно, Верди - великий композитор, но зачем же... При чем тут ресторан?!
Диктор очень вежливо улыбнулся, правильно оценив накалившуюся обстановку, и с легким наклоном головы заметил:
- Да, разумеется... Верди велик... Но и Бизе, я бы сказал, тоже...
Этого только и не хватало Геше! Она почувствовала, как жар окутал ее глаза и затмил весь свет, а она одна-одинешенька, на виду у всех, такая непросветная дурочка, спутавшая Верди с Бизе, сидит голенькой…
- Господи, - сказала Геша очень серьезно. – С ума сошла. – И тряхнула головой, как подавившаяся утка, из стороны в сторону.
Тишина, воцарившаяся за столом, и то смущение, которое испытывали теперь друзья, сочувствуя Геше, вынужденное молчание, довлеющее над застольем, - все это показалось ей вечностью, провалом в бездну, кромешной тьмою и страшной душевной мукой. Выйти из этого состояния было очень трудно, хотя, казалось бы, ничего особенного не произошло: вспылила, ошиблась сгоряча - всего-то! Но у кого из людей чувствительных и самолюбивых не случались в жизни подобные казусы, или, как говорил один летчик- испытатель, обалдения, коэффициент которых равен единице? Он, правда, вывел коэффициент по-другому, куда более серьезному поводу, но что-то подобное было и за праздничным этим застольем. Люди как будто потеряли способность управлять своими эмоциями, не могли стронуться с места даже в мыслях, которые как бы увязли в болоте смущения. Нужна была посторонняя помощь, чтобы вылезти из затягивающей все глубже и глубже трясины.
Именно а этот критический момент, когда лица всех присутствующих обрели оттенок идиотизма, Геша резко поднялась со стула.
- Геша! Геша! - воскликнули все. - Георгина Сергеевна! Геша! Куда это? Ну что такое?! Геша!
- С добрым утром, товарищи! - сказал словно очнувшийся после глубокого обморока, обескураженный диктор. - Продолжаем нашу программу...
Он чуть ли не силой усадил Гешу за стол, за которым раскрепощенные, обретшие свободу, вольные в своих проявлениях друзья смеялись так, что стали оглядываться люди с соседних столиков.
Геша тоже стала оглядываться, делая это молниеносным движением шеи, случайно взглядывая на соседей, постреливая глазами и тут же прячась, словно всего-навсего нервно потряхивала прической, откидывая при этом рукой пружинки волос, спадающих на виски. Но взгляд ее был исключительно зорок в эти мгновения. Ей показалось, когда диктор усаживал ее за стол, что в поле ее зрения возникло вдруг напряженно внимательное лицо, которое она совсем недавно видела в своем доме, а потом гналась на автомашине, спутав это лицо с другим. Неожиданно, как предательский удар, над ухом у нее раздался знакомый голос:
- Я приветствую вас, Георгина Сергеевна... Перед ней стоял, конечно, Кантонистов, ни фамилии, ни имени которого она еще не знала.
Геша очень испугалась, увидев его.
- Прошу прощения, - сказала она, взглянув на капитана, который удивленно поднял брови, и на всех друзей, разглядывающих незнакомца. - На минуточку... - И, быстро встав, увлекла за собой Кантонистова в гардеробное помещение, где возле окна стояли стулья.
Села, пригласив его сделать то же, и он подчинился. Возбуждение ее достигло опасного предела, она слышала влажный стук сердца, ей было жарко, лицо горело, мысли путались, она не могла объяснить, зачем утащила за собой этого человека, понимая лишь одно: друзья могли принять этого субъекта за хорошего ее знакомого.
- Во-первых, - сказала она, переводя дыхание, - я не знаю вашего имени и фамилии... Я не люблю разговаривать с безымянными предметами... Итак?
- Александр... Кантонистов, - ответил тот, шаркнув кожаной подошвой по полу, - Разве Ибрагим не сказал?
- Нет. Он повел себя странно. Кстати, он тут?
- Он дома. Я здесь один.
Она испытующе оглядела Кантонистова. Воротничок голубой рубашки на перламутровых пуговках, темно-серый, тяжелый, поблескивающий костюм, галстук в красную, вертикальную полоску и, конечено, «Саламандра», начищенная до лакового лоска... На руках надутые жилы под черными волосами. Он доверчиво улыбался, тоже разглядывая ее с любопытством, как если бы сравнивал с той Гешей, которая с припухшими после сна глазами, бледнолицая и недовольная, резкая, встретила их ранним утром.
- Ну, хорошо, - сказала она. - Я верю. Признаться, я не должна была бы... потому что... вы начали знакомство с вранья. Терпеть не могу, когда мужчина врет! Это вызывает физическое отвращение, гадливость. Что тут у вас за дела? Зачем приезжал Ибрагим?
- Ибрагим идиот, - сказал Кантонистов, не слыша ее вопросов. – Расстаться с такой женщиной! Глупый человек, - объяснил он с дружеской, доверчивой интонацией и досадливо причмокнул губами.
- Не хотите отвечать. Что за секреты? Я ждала вас вечером того же дня, Ибрагим почему-то тайно пришел...
- Не тайно! – воскликнул Кантонистов. - Зачем ему тайно, если он хотел посмотреть на сына. Он только для этого и летел сюда. Честное слово! Случайно узнал, что я собрался в этот город, - вот и все! Купил танк, взял билет и полетел. Какая тут тайна?
- А почему не пришли вечером?
- Времени нет! Дела! Никакой тайны, честное слово! - похохатывая, говорил Кантонистов. - Если хотите знать о моих делах, вы не поверите! Я любопытный человек, и все! Меня поманили пальцем, сказали, есть уникальное зрелище, а я любопытный... Я живу в бедной лачуге. Зачем мне говорить вам это? Даже не могу пригласить в гости... Я сиделка... Хозяин уехал отдыхать, оставил вонючее животное, я должен кормить его салом... Вы мне не верите? Ха! Я сам себе не верю! - сказал Кантонистов, хлестко шлепнув тугую свою коленку. - Честное слово!
Судя по его странной, но как будто правдивой исповеди, ясно было, что от Ибрагима он кое-что узнал о ней, и Геша терялась теперь в догадках, почему он так откровенен и зачем ему надо было подойти первым.
- Я вам не верю, - сказала она. – Что значит бедная лачуга, сиделка, животное? Что вы мне голову морочите?
Кантонистов взглянул на часы, постучал ногтем по стеклу, сказал решительно:
- Нет десяти... Я не люблю, когда мне не верят. Бросьте ваших пижонов, поехали, я вам покажу лачугу, животное, и вы все поймете. Этот хмырь, вы помните, он приходил к вам, так загулял, что его не прогонишь теперь домой. А мне надоело! Он мне подсунул липу! Это очень смешно.
- Во-первых, - строго сказала Геша, - я не знаю, кто вы и зачем вы здесь... И прошу моих друзей не называть так, как вы изволили их назвать. Или только в лицо, если вы мужчина... Иначе это подлость. А во-вторых... - Геша задумалась на мгновение и твердо сказала: - Поехали.
Этого, видимо, не ожидал Кантонистов и взволнованно воскликнул:
- Я гарантирую!
- Что?
- Все! Безопасность, хорошее настроение. Немножко развлеку и привезу обратно, если вы
