позвольте мне называть вас просто по имени.
– Разумеется, господин адмирал, почту за честь.
– Мы в абвере живем одной семьей. Удача одного – это успех всех нас, и наоборот, прокол в работе одного сотрудника больно бьет по всему аппарату. Нам очень приятно в вашем лице приобрести замечательного боевого товарища. Вы недавно с Восточного фронта. Расскажите о ваших впечатлениях от кампании на Востоке. Мне важно знать мнение опытного человека. Только честно.
– Честно?
– Только честно, – повторил Канарис.
– Это большая мясорубка, господин адмирал.
– Мясорубка?
– Огромная мясорубка, в гигантскую воронку которой втягиваются все новые и новые дивизии. Она способна перемолоть тонны живой плоти.
– Да вы поэт, – улыбнулся Канарис. – Извините меня, продолжайте, пожалуйста. Почему вы рисуете все черной краской?
– Русские сражаются с остервенением, господин адмирал. С таким фанатизмом мы не сталкивались ни в Польше, ни во Франции. Эти две войны вспоминаются мне сейчас как увеселительная прогулка. Русские не признают никаких правил ведения войны. Их жестокость просто поразительна. Они не щадят ни своих, ни чужих. Большая удача для наступающих войск встретить целую и невредимую деревню – русские сжигают все за собой. Мне приходилось видеть сожженные и взорванные города.
– А боевые качества Красной армии?
– Господин адмирал, я воевал в воздухе, мне трудно делать выводы о наземных боях, но, судя по сообщениям о количестве пленных и рассказам пехотных офицеров, уровень подготовки командных кадров чрезвычайно низкий. У многих красных командиров начисто отсутствует тактическая грамотность, но низшие чины дерутся с необыкновенным упорством. Они сотнями гибнут под нашим пулеметным и минометным огнем, компенсируя своими жизнями просчеты командиров, а на место погибших встают новые и новые солдаты. У меня иногда возникали сомнения, хватит ли у нас патронов, чтобы перебить эту лавину.
– А как вы оцениваете ВВС противника?
– ВВС русских понесли большие потери в первые дни вторжения. В ближайшее время русские вряд ли будут способны захватить господство в воздухе. Помимо численного превосходства по самолетам всех типов наши истребители по своим тактико-техническим характеристикам гораздо лучше советских аналогов. Правда, у русских есть замечательный штурмовик Ил-2, который наносит большой вред нашим сухопутным войскам и наземным целям, особенно танковым и автомобильным колоннам и железнодорожным составам. Это изумительная машина с поразительной живучестью. Мы на фронте прозвали его «бетонный самолет».
– А как вам понравились русские пилоты?
– Большинство из них имеют слабую летную подготовку, они даже не знакомы с законами физики, но дерутся отчаянно. Идут на таран и в лобовую атаку, если к тому имеется хоть малейшая возможность. Мужество, с которым они идут на смерть, не может не вызывать уважения. Но есть и опытные пилоты с красивым почерком. Сбить такого в одиночку почти невозможно.
Адмирал слушал с видимым интересом. Фон Гетц был не первый фронтовик, которого Канарис вызывал на откровенность. И всякий раз он поражался схожести рассказов о событиях на Восточном фронте. Не только слова, но даже проявления эмоций у рассказчиков во многом совпадали. Слушая фон Гетца, Канарис все больше убеждался в правильности своего выбора. «Этого парня обожгла война, – думал он. – Он добрался до высоких чинов и только теперь понял, что война не прогулка. Вон как мускулы лица подрагивают, когда вспоминает о России. С такой выдержкой в разведке делать нечего. Но этот человек выполнит свой долг до конца, нужно лишь правильно рассказать ему об этом самом долге».
– Ну что ж, дорогой Конрад, я вижу, вы многое повидали на этой войне. Хотя вас, как ветерана, казалось бы, трудно чем-либо удивить. На новом месте службы вам не придется больше подвергать свою жизнь смертельной опасности, но от этого ваша служба не станет легче, хотя некоторые недальновидные люди считают работу в разведке чуть ли не синекурой. Разведчики – такие же солдаты фюрера, как и те, что проливают свою кровь на полях сражений. И рискуют они порой ничуть не меньше. Иногда одно донесение с вовремя добытой информацией способно спасти жизни многих людей, а то и решить исход всей кампании.
И видя, что фон Гетц сидит на краешке предложенного ему кресла, выпрямив спину, и едва сдерживает себя, чтобы не вытянуть руки по швам в присутствии адмирала, Канарис перешел на совсем уже доверительный тон:
– Садитесь удобнее, Конрад. Мы же договорились что беседуем неофициально. С сегодняшнего дня нам предстоит работать в одной связке, поэтому мне важно составить представление о вас и действительно интересно узнать ваше мнение о Восточной кампании.
В дверь постучали.
– Да, – отозвался адмирал.
Вошел адъютант, держа на подносе две чашки кофе и сливочник.
– Благодарю вас, Макс, – Канарис взял чашку с подноса, протянул ее Конраду и только после этого взял другую себе.
Адъютант снова щелкнул каблуками и, четко развернувшись, вышел из кабинета.
– Вы предпочитаете со сливками или черный? – продолжил беседу Канарис.
– Благодарю вас, господин адмирал, я пью черный.
– Давайте мы с вами немного пофантазируем, – адмирал сделал паузу, продолжая внимательно смотреть на Конрада, собираясь по выражению его лица и по реакции на услышанное направить беседу в то или иное русло.
Тема была важная и деликатная, а собеседник, в сущности, незнакомый. Адмирал волновался за исход
