раньше и вы, и я, было так… детской забавой на летней лужайке. А теперь нам предстоят настоящие дела и великие подвиги.
– Какие? – не унимался Осипов.
– Богатырские, – покончив с яичницей, Штейн вытер губы салфеткой и придвинул к себе чашку с кофе. – Вам, товарищ капитан, выпало огромное счастье выполнить задание большой государственной важности и огромной трудности.
– Какое? – У Коли загорелись глаза.
– Ну, для начала нам с вами поручено прикнокать одного белогвардейского гада. Фамилию Синяев слыхал?
– Конечно, слыхал, – с энтузиазмом подтвердил Коля. – Он тут такую деятельность развел…
– Ну вот нам с тобой и поручено эту самую его деятельность и прекратить. Благодаря синяевской агитации и пропаганде немцы уже вторую дивизию из «бывших» формируют.
– Из каких это «бывших»? – не понял Коля.
– Из бывших подданных его императорского величества государя Николая Второго. Эти люди ушли на фронт еще в девятьсот четырнадцатом и до сих пор никак не угомонятся. Третий десяток лет воюют. Надоело им в таксистах и гарсонах ходить, вот и взялись за старое, хорошо знакомое дело.
– Столько лет прошло… – заметил Коля.
– Сколько? Советской власти только двадцать четыре года. Тем, кому в четырнадцатом было двадцать, сейчас нет еще и пятидесяти.
– Разве ж это солдаты!
– А ты знаешь, мой милый, какой возраст Наполеон считал самым лучшим для солдата?
– Не знаю. Лет двадцать – двадцать пять, наверное.
– От тридцати пяти до пятидесяти лет! В этом возрасте уже нет безрассудной храбрости и вместе с тем есть необходимый жизненный опыт, да и не так страшно умирать, как в юности. А теперь представь несколько тысяч этих головорезов, переодетых в немецкую форму, хорошо вооруженных и люто ненавидящих нашу советскую власть и все, что нам, советским людям, дорого и свято. Они знают, что в случае чего их ждет немедленный расстрел, поэтому в плен не сдаются, а дерутся до последнего патрона. Так что, Николай Федорович, нам с вами обязательно этого генерала Синяева нужно сделать мертвым. Сроку у нас – две недели. Москва ждет.
Штейн допил кофе, поставил чашку на стол. Коля сидел и обдумывал, каким образом в Стокгольме можно убить хорошо охраняемого генерала, но пока ничего не мог придумать.
– Только это – службишка, не служба, – продолжил Штейн. – Это, так сказать, официальное обоснование моей командировки в Швецию. У нас с тобой есть дела и поинтересней.
– Какие? – изумился Коля.
– Великие. Я бы даже сказал – грандиозные. Поэтому, товарищ капитан, слушайте боевой приказ. Приказываю вам сегодня же установить за будущим покойником Синяевым самое пристальное наблюдение с целью выявления его слабых мест. Москва дала нам две недели на ликвидацию генерала. Либо мы его ликвидируем в установленный срок, либо…
– Ясно, Олег Николаевич.
– Это не все. Мне очень нужно переговорить с господином Валленштейном. Вы его найдете в штаб- квартире Международного Красного Креста. Сейчас же, немедленно отправляйтесь туда и доложите ему, что бывший сотрудник советского торгпредства Штейн с нетерпением ждет его в вашей квартире.
Менее чем через два часа Валленштейн сидел в Колиной квартире напротив Штейна. Он искренне обрадовался его приезду. Еще до войны он догадывался, что Штейн – кадровый разведчик, его работа в советском торгпредстве является всего-навсего прикрытием, а будучи человеком неглупым, он понял, что Олег Николаевич в разгар войны приехал в Стокгольм не для заключения коммерческих контрактов и не от жуткой ностальгии по этой красивейшей европейской столице, а для чего-то более важного.
Их встреча была теплой и сердечной. Оба уважали друг друга за ум и умение им распорядиться, оба в свое время были друг для друга ценнейшими источниками информации. Оба знали больше, чем высказывали вслух.
После того как был отыгран вопрос о погоде в Москве и о видах на урожай в Швеции, Штейн без обиняков, напролом, стал подводить Валленштейна к цели своей командировки. Коля, на правах хозяина, сидел за тем же столом, но в разговоре участия не принимал. Беседа велась на английском, которого Коля не понимал.
– Знаете, дорогой Рауль, я должен вам признаться, что не всегда был с вами откровенен до конца.
– Излишняя откровенность мне всегда казалась подозрительной и вызывала тревогу, – улыбнулся Валленштейн.
– Чуть меньше года назад вы мне назвали почти точную дату немецкого вторжения в СССР. Я не спрашивал вас тогда, не спрашиваю и сейчас о ваших источниках. Но, судя по всему, у вас хорошие отношения с немецкой колонией в Швеции.
– У меня хорошие отношения не только с немцами. С англичанами, финнами и французами я тоже ни разу не ссорился.
– Замечательно! – восхитился Штейн. – Тогда позвольте вопрос. А как ваши друзья здесь, в Швеции, и за границей оценивают шансы на победу Советского Союза?
– Одним словом?
– Пожалуйста.
– Трезво.
