— Ничего себе! — воскликнула Анфиса, оглядываясь на женщин. — Дочь из третьего класса в шестой переводят, а для неё — ничего особенного!
— Конечно. — Галина Максимовна подняла голову. Продолжала с гордостью: — Просто способная девочка… И все… Хочет, чтобы её не только обзывали, но и похвалили за что-нибудь.
Дарья подошла к Галине Максимовне.
— Ну что ты все старое-то вспоминаешь! Мы уж забыли.
— А я помню. Такое не забывается.
— Наконец-то Бог повернулся к тебе лицом. Уймись, Галина. Не гневи Бога. Он тебя и так не шибко жалует.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — сказала Ксения.
— Не вспоминай больше. Грех это, — продолжала Дарья. — Теперь все у вас будет по-другому. Потому что Бог повернулся лицом. Дай я тебя поцелую.
— Ой! — Галина Максимовна смутилась, но подставила щёку, позволила трижды себя поцеловать.
Доярки бросились обнимать и целовать Галину Максимовну.
Афанасий догнал Тимофея Макарова в узком переулке между огородами и схватил его за рукав.
— Постой, Тимофей. Надо поговорить.
— Чего тебе? — Тимофей попытался высвободить руку. — Отпусти.
— Скажи, откуда у тебя сети?
— Какие сети? — насторожился Тимофей.
— А такие, которые на чердаке… Из зелёной нитки.
— По чужим чердакам лазишь? — произнёс в страхе и злобе Тимофей.
— Да, твой чердак я проверил. Потому что давно подозревал тебя.
— Тебе померещилось, — сказал Тимофей с надеждой в голосе. — Нет там никаких сетей.
— Есть… Сушатся на гвоздях. Понятые и участковый уже на месте. Тебя поджидают.
— Ах ты, сука!.. — Тимофей задрожал всем телом.
— Кто из нас сука лагерная шелупонь разберётся. Так что суши сухари. Готовься в дорогу.
Тимофей бросился на Афанасия, но получил удар в скулу такой силы, что отлетел к изгороди и повалил эту изгородь на землю и сам завалился, взмахивая руками и ногами…
Возле сельсовета — милицейская машина.
В кабинете участкового писал протокол молодой следователь в штатском. Двое милиционеров в форме сторожили Тимофея Макарова. Участковый уполномоченный Замковский сидел у двери, рядом с Афанасием.
Следователь дал Афанасию протокол:
— Прочитайте и подпишите. Афанасий, не читая, подписал.
— Вы свободны, — сказал следователь Афанасию и повернулся к Тимофею: — А вам придётся проехать с нами в райотдел.
— Когда вернусь, — сказал Тимофей, злобно глядя на Афанасия. — Посчитаемся.
— Ага, посчитаемся, — ответил Афанасий. — Если тебе мало дадут, прокурора просить не буду, чтоб добавил. Сам добавлю. — И показал Тимофею кулак.
Галина Максимовна занималась починкой одежды, когда вошёл Афанасий.
— Мир дому сему, — сказал он, остановившись у порога. — Я по делу.
— Говори.
— У Павла было ружье, кажется.
— А что? — спросила Галина Максимовна, оторвавшись от рукоделия.
— Продай.
— Можешь забрать бесплатно.
— Но ведь ты нуждаешься…
— Сейчас не нуждаюсь. Получаю зарплату и пенсию.
Афанасий замялся. Застенчиво произнёс:
— А с меня сняли надзор. Полная реабилитация. Не я поджигал склад…
— Я знаю. Слышала.
— Поэтому и пришёл за ружьём… Теперь свободный гражданин. Могу приобретать такие вещи.
— Вон там оно в комнате на стене.
Афанасий пошёл в комнату. Вынес двуствольное ружье.
— Это дорогое ружье, — сказал он. — Неудобно в подарок.
— Вы с Павлом, кажется, были друзья?
— Да. — Афанасий кивнул. — Мы друзья с детства. Вместе пахали в колхозе, боронили… Ещё пацанами. В школе сидели за одной партой.
— Ну вот. Будет тебе память о нём. Бери.
— Ну раз так, спасибо.
— Вон там в углу ящик какой-то, — сказала Галина Максимовна. — С патронами и прочим… Забери, чтоб не занимал место.
— Спасибо.
Афанасий прихватил небольшой деревянный ящик. В дверях остановился:
— И всё-таки я должен хоть чем-то отблагодарить…
— Ну раз так тебя это мучит, к зиме привези дров.
— Ладно, — согласился Афанасий. — Машина дров за мной.
— Ну вот. — Галина Максимовна нахмурилась и взялась за рукоделье. — Будем в расчёте.
— До свидания, соседушка. — Афанасий слегка улыбнулся.
— До свидания. — Галина Максимовна была холодна как камень.
Галина Максимовна пришла с работы и села в прихожей на диван в рабочей одежде уставшая до изнеможения. Расстегнула пуговицы телогрейки. Сняла платок и бросила рядом с собой на диван.
— Нина! — обратилась она к дочери, которая открыла дверцу печи и подбрасывала в огонь дрова. — Помоги снять сапоги. Нет сил…
Нинка закрыла дверцу и помогла матери снять кирзовые сапоги. Галина Максимовна тут же, сидя на диване, уснула крепким сном. Нинка не стала её беспокоить.
Афанасий пьяней вина ввалился к себе домой. Плюхнулся на кровать. Уткнул нос в подушку. Начал царапать грудь, рвать на себе одежду.
— Опять, — сказала старуха, входя в комнату. — Вот наказанье-то Господне! Забудь ты её. Выкинь из головы. Не пойдёт она за тебя. Не любит, хоть ты теперь и риа… ри… риальтбильт… тированный. Господи! Слово — то какое. Не выговоришь… Не любит она тебя, Афоня. А когда бабе мужик постылый, хоть умри, хоть в лепёшку расшибись — близко не подпустит.
Афанасий замер. Не шелохнулся больше.
— Подарила она тебе ружье, — старуха, ойкая, кряхтя и пристанывая, начала стаскивать с него сапоги. — Этим и утешься. Ходи на охоту. Теперь тебе можно. Теперь ты риаль… Тьфу, черт!.. Ну, в общем, я уж сама сватала тебя. И не надейся. Лучше, говорит, в омут головой.
У Верхозиных наступил, наконец, перелом к лучшему от того двусмысленного положения, в котором пребывала семья с момента посещения сёстрами продавщицы Ольги Мартыновой. Чем дальше шло время, тем больше гордились односельчане Любкой и реже вспоминали её печальное прошлое.
У Галины Максимовны в связи со всеми этими неожиданностями вместе с гордостью за свою дочь появилась и со временем росла озабоченность за её будущее. Озабоченность появилась неспроста. Кто-то недобрый человек пустил по селу утку, что слишком одарённые дети недолговечны, и Любку ждёт та же участь. Малейшая простуда, чепуховое повышение температуры, грипп или ещё какое-нибудь недомогание хрупкой болезненной девочки напрочь выбивало Галину Максимовну из колеи, и она испытывала патологический страх, не находя сутками себе места, изматывая себя и нервируя дочерей.
