«из самого факта абсолютной вечности, включающей в себя все времена».
…«Если все равно надо куда-то идти, есть смысл прибавить шагу, чтобы оказаться первым!» — эту фразу Бартини процитировал однажды с печальной усмешкой. Она многое объясняет.
…Его проекты хронически опережали свое время. Как минимум, на пять-семь лет. В тридцатом году Бартини строит самолет со скоростью 420 км/час — на сто пятьдесят километров больше, чем лучшие истребители тех лет. Через три года строится первый в стране цельнометаллический истребитель — 630 км/час! Такой скорости боевые машины достигнут к концу войны — но только со вдвое мощными моторами! 1936 год — новый самолет — двухмоторный, дальний, скоростной… Об этой машине вспомнили перед самой войной и спешно переделали в бомбардировщик (под общим руководством «итальянского шпиона» Бартини). Осенью сорок первого года, когда немцы захватили балтийские аэродромы, «ИЛы» уже не могли долететь до Берлина и вернуться назад. Но бомбежки германской столицы продолжили с подмосковных аэродромов бартиниевские бомбардировщики ДБ-240.
А заключенный Бартини уже работал над новой машиной. У Шаврова описан этот удивительный для тех лет проект: «…Сверхзвуковой одноместный истребитель типа „летающее крыло“ малого удлинения, с большой переменной по размаху стреловидностью передней кромки, с двухкилевым вертикальным оперением на концах крыльев». Через двадцать лет устроили повторную экспертизу. Специалисты признали: проект был вполне осуществим!
…Он умер в середине «ватного десятилетия». «Никому ничего не надо!» — это оттуда, из глухих семидесятых. О покойном авиаконструкторе еще раз вспомнили, когда в Арктике гибла наша атомная подлодка. В тот черный день базовые «ИЛы» безнадежно кружили над морем, разбрасывая спасательные плотики. Гидроавиация Северного флота не сделала ни одного вылета — шторм… Только одна машина в мире могла бы сесть на такую волну — ВВА-14, четырехдвигательная реактивная амфибия вертикального взлета конструкции Бартини. Прототип этой машины стоит без крыльев на поле Монинского авиамузея. Уникальный гидросамолет построили и начали испытывать при жизни конструктора. Смерть подрезала машине крылья — в самом прямом смысле! «Нет человека — нет проблемы».
На первый взгляд, конструкторская судьба Бартини — пример удивительного невезения. Словно злой рок встал на пути человека, которого академик О. К. Антонов назвал «непонятым гением советской авиации». В стране строили все, что могло мало-мальски летать. Жили впроголодь, но радовались беспосадочным перелетам. С миллионов плакатов суровая парашютистка вопрошала прохожих: «Что ты сделал для воздушного флота?» И при такой общенародной нужде в аэропланах — всего одно серийное «изделие» за полвека работы!
…Эйнштейн играл на скрипке. Максвелл и Чижевский писали стихи. Менделеев на досуге выделывал чемоданы. Ну и так далее… А теперь представим великого химика в стране, которой позарез нужны чемоданы. Более того, безопасность этой страны напрямую зависит от их количества и качества. Думаем, наукой Менделеев все равно занимался бы — но только как хобби!
В тридцатые годы Стране Советов требовались самолеты. А чтобы сталинские соколы летали «дальше всех, выше всех, быстрее всех», три сотни лучших конструкторов однажды собрали в такое место, где ничто человеческое им не мешало — в тюрьму. Так появились несколько отличных самолетов — Туполева, Петлякова, Томашевича, Бартини.
Пусть заклеймят нас бывшие узники бериевских «шараг», но — факт: единственную свою машину конструктор довел до серии именно в тюрьме. Убеждены — на свободе он бы ее не вымучил! Бартини делал «чемоданы». Всю жизнь. Его самолеты — ширпотреб блестящего интеллекта. Иначе просто невозможно объяснить то поразительное равнодушие, с которым Бартини относился к гибели своих замыслов.
Один из немногих друзей, знавших его еще до войны, вспоминал: «Постройка „Сталь-7“ продвигалась медленно. После ареста Бартини нас без конца таскали к следователю: срыв всех сроков — единственная правда из того, что „вешали“ на Роберта. И чекисты сильно на это давили. Что скрывать — были дни, недели и месяцы даже, когда Бартини необъяснимо охладевал к „семерке“. „Выпрягался“. Одно время пропадал у ракетчиков. Потом до одури что-то считал. Однажды ночью пришлось разыскивать его — срочно вызывали в наркомат. Нашел… в обсерватории! Я даже число запомнил — 19 июля. Сириус мне показал — эта звезда у древних египтян именно в тот день всходила, точнехонько к разливу Нила! Несколько раз, бывало, мы вместе шли пешком через центр — Роберт еле успевал раскланиваться со знакомыми: „писатель…“, „академик такой-то…“, „художник…“. Нет, фамилий сейчас не помню, но однажды возле ГУМа он поздоровался с красивой женщиной. Когда отошли подальше, Бартини сказал: „Жена начальника военной разведки“. Он знал много интересных вещей и мог поддержать разговор на любую тему. Спорить не любил. Да и невозможно с ним было спорить. В ту ночь, когда мы из обсерватории ехали, Бартини рассказывал про страну Сириат. Уже после смерти Роберта я полез в энциклопедию: нет такой! Сирия есть — а Сириата нет и не было. Странно… Помню только, что к звезде эта страна какое-то отношение имела…»
…Похоже, что Бартини и сам «имел отношение» буквально ко всему. Его видели в приемной Хрущева, за кулисами МХАТа, на «оттепельных» выставках, в лабораториях и на полигонах. И что-то неуловимо сдвигалось в жизни — там, где проходил этот невысокий сероглазый человек, красиво стареющий патриций с железными мускулами и громадным лбом. Изысканный аромат тайны тянулся за ним, как шлейф дорогих духов, дразня романтичных коллег и внештатных сотрудников компетентных органов. Даже писатели мемуаров — народ крепкий и бывалый — попав в гравитационное поле «красного барона», вдруг обнаруживали, что пишут уже не про себя, а про свои встречи с Бартини. Биографы-добровольцы подступали с вопросами — видимо, это мешало. Бартини отчаянно импровизировал — так самолет, уклоняясь от ракет, разбрасывает сияющие гирлянды тепловых ловушек.
Кто же он — настоящий?..
Его идеи шокировали физиков-теоретиков в 50–60-х годах. Бартини предложил и математически просчитал «достаточно безумную» модель Вселенной — трехмерное пространство в трехмерном времени. Он рисовал фантастические картины, прекрасно играл на фортепьяно, писал стихи и киноповесть, в которой есть некоторые труднообъяснимые места. Знал семь языков, еще на двух — читал. «Одной капли чернил достаточно, чтобы возбудить мысль миллионов людей!» — Бартини не раз повторял эту знаменитую фразу сэра Байрона.
«Типичный прогрессор! — полушутя-полусерьезно уверял один таганрогский знакомый Бартини, большой почитатель Стругацких, — Все, кто рассказывают или пишут про Бартини, отмечают его единственный галстук, который он носил, очень свободно повязывая. А на галстуке — обязательно зажим с каким-то блестящим камушком. Этот же камушек был у него на кашне — если надевалось пальто. Помните, в „Трудно быть богом“ прогрессор Антон-Румата носил телекамеру в виде золотого обруча с блестящим камнем?..»
…Перед самой смертью «консультант по отдельным вопросам» просил у Минавиапрома двух молодых физиков. В штат. «Есть идеи — надо передать».
Не дали…
ГЛАВА V
В 1923 году, уезжая в Советскую Россию, Роберто Бартини поклялся «сделать все для того, чтобы красные самолеты летали быстрее черных». В этой клятве — установка на скорость. Максимум пространства, втиснутого в единицу времени. Перебежки пехотинца, сверхзвуковой бросок у земли современного бомбардировщика, пологая траектория новейшей баллистической ракеты — выживание через скорость. В военном деле скорость передвижения всегда была неким суррогатом невидимости. Если невидимость обеспечивалась другим способом, скорость теряла значение: американскую «радионевидимку» «Стелс» легко обгонит обычный пассажирский «Боинг»!
Замена невидимости на скорость основана на чистой физиологии: реакция человека на быстропротекающие процессы ограничена. Пример «физиологической» невидимости — когда лопасти пропеллера при определенном числе оборотов сливаются в прозрачный круг. Но это требует от объекта движения с огромным ускорением. Разумеется, можно пофантазировать: секрет «невидимки» — некий
