бумажные снежинки в Чеченском гастрономе, наполненным новогодними запахами мандаринов и конфет. Дрожит марево над раскаленным проспектом Революции, и бегут за поливальной машиной загорелые дочерна пацаны. Тарахтит по давно убранным с улицы Ленина рельсам старомодный трамвай. Сверкает разноцветными огнями громадная елка на площади Ленина. И бурлит у неизвестно зачем торчащих прямо из мутной воды рельсов неугомонная Сунжа.
Боже, неужели это когда-нибудь было?
— Было, Боря, конечно было, — тихо произнес мягкий голос. — А вот еще. Помнишь?
Толпа народу у магазина «Букинист», хрупкая фигурка в легком платье, бегущая строка на «Чайке», букет осенних астр. Черные волосы, разбросанные по подушке, дрожащая от счастья душа и луна, бесстыдно заглядывающая в окно четвертого этажа.
— Зачем ты мне это показываешь? — сквозь комок в горле спросил Борис.
— А что мне теперь остается? — ответил голос. — Только показывать.
— Давно тебя не было, — сказал Борис.
— Давно, — согласился голос.
В маленькой полутемной кухне о чем-то спорили двое, и в серо-синих глазах любовь боролась с тоской: «Боря, ты меня любишь? Тогда почему?»
— Помнишь?
— Помню.
— Не жалеешь?
— Не надо об этом, — попросил Борис.
— Ладно, — согласился голос. — А о чем? О войне? О политике?
— Тоже не хочу, — сказал Борис. — Покажи еще что-нибудь.
Окно вновь распахнулось, и пополз из грустно-радостной бездны на Бориса старинный, знакомый с самого детства дом. Высокая металлическая крыша темно-красного цвета, стены из старого отборного кирпича. Длинные, высокие окна со ставнями, широкие ступеньки. Толстые, дубовые двери с медными ручками под изящным чугунным навесом. И выложенные из кирпича цифры на фронтоне: «1895».
Борис смотрел не отрываясь, ждал, когда можно будет заглянуть в окна. Особенно вон в то, что справа — как же хочется в него заглянуть!
Но изображение остановилось, сзади возник колеблющийся багряный свет, на дом упали красноватые отблески. Салют?
— Дальше! — попросил Борис. — Пожалуйста!
— Дальше? А дальше нет ничего.… Только… Новый год.
Дом затянуло красным, изображение затуманилось, померкло и исчезло.
Остались только цифры.
1995.
Глава шестнадцатая
Война подкралась незаметно
Как назло первого сентября выпала дневная смена, и подмениться не удалось. В первый класс Славика провожали без отца.
Школа, где учился и Борис, и его отец, изменилась мало: то же старое двухэтажное здание на Комсомольской, в котором до революции была то ли женская, то ли мужская гимназия. Правда, давно уже не было фонтана с гипсовым пионером, но зато появился новый, отделанный необработанным камнем и с большим горским кувшином. Славик, с букетом цветов и новым ранцем, стоял гордый и немного испуганный в первом ряду и смотрел то на маму, то на своих новых товарищей. Точно так же много лет назад стоял и Борис.
Впрочем, были и отличия.
— Ну, как там было Ира? — спросил вечером Борис, — Русских в классе много?
— Чуть меньше половины, — сказала Ирина. — Двое армян, остальные — чеченцы и ингуши.
— Ничего себе! — ахнул Борис. — А у нас только одна девочка была…
Ира внимательно посмотрела на него, усмехнулась:
— Что ж ты хочешь? У них в семьях не по одному ребенку.
— Вряд ли только в этом дело. Молодых слишком много уезжает — после школы, после института.
— Это тоже, — согласилась Ирина. — Но неужели ты не видишь, какие у чеченцев семьи? Трое, четверо детей. А в селах! И ничего им не мешает: ни быт, ни деньги.
— Можно подумать, их деньги не волнуют, — пробурчал Борис.
— Волнуют, — опять согласилась Ира. — Только и их отсутствие им не мешает, им ничего не мешает. А нам мешает все, даже любовь.
Борис забарабанил пальцами по столу.
— Даже любовь… — задумчиво повторила Ирина. — Знаешь, Боря, мне иногда кажется, что у нас разные шкалы ценностей. У них наверху коллективное, у нас — индивидуальное. Им важнее нация, дети, а нам… Кому деньги, кому работа, кому… праздник.
— Понятно — я во всем виноват. Прямо монстр!
— Почему ты? — Ира улыбнулась, ласково провела ему пальцами по щеке. — Мне тоже так комфортней оказалось. Тоже праздник важнее. Знал бы ты…
«Что?» — хотел спросить Борис, но заглянул в серо-синие глаза и передумал. Наклонился, нашел ее губы.
— Не думай об этом.… В лес еще хочешь?
— Вот, — прошептала, прикрывая глаза, Ирина. — И ничего мне больше не надо. Ужас!
Пролетел южный сентябрь, когда почти летняя жара отпускает только ночью, и понять, что пришла осень, можно только по телепрогнозам программы «Время». Когда уже начинаешь немного завидовать москвичам, вечно жалующимся, что лета так и не было. В октябре, наконец, зной спал, нехотя начали желтеть деревья. И только недели через две опавшие листья покрыли город желто-красным одеялом, и закружились на прохладном ветру кленовые вертолетики. Ирина и Борис часами бродили по опустевшему Треку; вокруг, загребая ногами листья, носился Славик.
Борису предложили должность заместителя начальника цеха. Он выслушал и попросил разрешения подумать. Главный инженер немного удивился, спросил, хватит ли двух дней. Борис заверил, что хватит.
— Здорово! — обрадовалась вечером Ирина. — В выходные вместе будем!
— Вряд ли, Ирочка.
— Почему?
Борис помолчал, глядя, как только что полные радости глаза заполняет озабоченность, вздохнул.
— Понимаешь, цех сейчас в таком положении, что врагу не пожелаешь. Работы накопилось!.. А тут еще реконструкция на носу.
— Не преувеличиваешь?
— Нет, не преувеличиваю. Я же летом помогал — знаю. Короче, чтоб хоть что-нибудь успевать, уходить придется часов в семь…
— Каждый день? — перебила Ирина.
— Каждый день, — подтвердил Борис. — И субботы прихватывать. Лето вспомни. Хочешь так?
Ира растерянно оглянулась по сторонам, как будто пытаясь найти там ответ, взяла мужа за руку.
— Кстати, — улыбнулся Борис, — оклад вырастет на шестнадцать рублей.
— Что? — рассеянно переспросила Ирина. — Оклад… Боря, но ты же хочешь, разве не так?
Борис осторожно сжал тонкую ладонь, провел пальцами по запястью. Хотел ли он? Просто так и не
