тысячу раз правы!
– Великий Воланд, – стала вторить ему Маргарита, – великий Воланд! Он выдумал гораздо лучше, чем я. Но только роман, роман, – кричала она мастеру, – роман возьми с собою, куда бы ты ни летел!
– Не надо, – ответил мастер, – я помню его наизусть.
– Но ты ни слова… ни слова из него не забудешь? – спрашивала Маргарита, прижимаясь к любовнику и вытирая кровь на его рассе ченном виске.
– Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду, – ответил тот.
– Тогда огонь! – вскричал Азазелло. – Огонь, с которого все на чалось и которым мы все заканчиваем.
– Огонь! – страшно прокричала Маргарита. Оконце в подвале хлопнуло, ветром сбило штору на сторону. В небе прогремело весело и коротко. Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящу юся головню и поджег скатерть на столе. Потом поджег пачку ста рых газет на диване, а за нею рукопись и занавеску на окне.
Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки ка кую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем.
– Гори, гори, прежняя жизнь!
– Гори, страдание! – кричала Маргарита.
Комната уже колыхалась в багровых столбах, и вместе с дымом выбежали через двери трое, поднялись по каменной лестнице вверх и оказались во дворике. Первое, что они увидели там, это сидящую на земле кухарку застройщика; возле нее валялся рассыпавшийся картофель и несколько пучков луку. Состояние кухарки было понят но. Трое черных коней храпели у сарая, вздрагивали, взрывали фон танами землю. Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, послед ним мастер. Кухарка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла:
– Отрежу руку! – Он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу. Тотчас из окошечка подвала пова лил дым. Снизу донесся слабый, жалкий крик кухарки:
– Горим!..
Кони уже неслись над крышами Москвы.
– Я хочу попрощаться с городом, – прокричал мастер Азазелло, который скакал впереди. Гром съел окончание фразы мастера. Аза зелло кивнул головою и пустил своего коня галопом. Навстречу летя щим стремительно летела туча, но еще не брызгала дождем.
Они летели над бульваром, видели, как фигурки людей разбега ются, прячась от дождя. Падали первые капли. Они пролетели над дымом – всем, что осталось от Грибоедова. Они пролетели над горо дом, который уже заливала темнота. Над ними вспыхивали молнии. Потом крыши сменились зеленью. Тогда только хлынул дождь и пре вратил летящих в три огромных пузыря в воде.
Маргарите уже было знакомо ощущение полета, а мастеру – нет, и он подивился тому, как быстро они оказались у цели, у того, с кем он хотел попрощаться, потому что больше ему не с кем было про щаться. Он узнал сразу в пелене дождя здание клиники Стравинско го, реку и очень хорошо изученный им бор на другом берегу. Они снизились в роще на поляне, недалеко от клиники.
– Я подожду вас здесь, – прокричал Азазелло, сложив руки щит ком, то освещаясь молниями, то пропадая в серой пелене, – прощай тесь, но скорее!
Мастер и Маргарита соскочили с седел и полетели, мелькая, как водя ные тени, через клинический сад. Еще через мгновение мастер привыч ной рукой отодвигал балконную решетку в комнате № 117-й. Маргарита следовала за ним. Они вошли к Иванушке, невидимые и незамеченные, во время грохота и воя грозы. Мастер остановился возле кровати.
Иванушка лежал неподвижно, как и тогда, когда в первый раз на блюдал грозу в доме своего отдохновения. Но он не плакал, как в тот раз. Когда он всмотрелся как следует в темный силуэт, ворвавшийся к нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и сказал радостно:
– А, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед.
На это мастер ответил:
– Я здесь! Но вашим соседом, к сожалению, больше быть не могу. Я улетаю навсегда и пришел к вам лишь с тем, чтобы попрощаться.
– Я это знал, я догадался, – тихо ответил Иван и спросил: – Вы встретили его?
– Да, – сказал мастер, – я пришел попрощаться с вами, потому что вы были единственным человеком, с которым я говорил в по следнее время.
Иванушка посветлел и сказал:
– Это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует, -
Иванушка улыбнулся и безумными глазами поглядел куда-то мимо мас тера, – я другое хочу написать. Я тут пока лежал, знаете ли, очень многое понял.
Мастер взволновался от этих слов и заговорил, присаживаясь на край Иванушкиной постели:
– А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!
Иванушкины глаза вспыхнули.
– А вы сами не будете разве? – Тут он поник головой и задумчиво добавил: – Ах да… что же это я спрашиваю, – Иванушка покосился в пол, посмотрел испуганно.
– Да, – сказал мастер, и голос его показался Иванушке незнакомым и глухим, – я уже больше не буду писать о нем. Я буду занят другим.
Шум грозы прорезал дальний свист.
– Вы слышите? – спросил мастер.
– Шумит гроза…
– Нет, это меня зовут, мне пора, – пояснил мастер и поднялся с постели.
– Постойте! Еще одно слово, – попросил Иван, – а вы ее нашли? Она вам осталась верна?
– Вот она, – ответил мастер и указал на стену. От белой стены от делилась темная Маргарита и подошла к постели. Она смотрела на лежащего юношу, и в глазах ее читалась скорбь.
– Бедный, бедный, – беззвучно шептала Маргарита и наклони лась к постели.
– Какая красивая, – без зависти, но с грустью и с каким-то тихим умилением проговорил Иван, – вишь ты, как у вас все хорошо вы шло. А вот у меня не так. – Тут он подумал и задумчиво прибавил: – А впрочем, может быть, и так…
– Так, так, – прошептала Маргарита и совсем склонилась к лежа щему, – вот я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо… в этом вы уж мне поверьте, я все уже видела, все знаю.
Лежащий юноша охватил ее шею руками, и она поцеловала его.
– Прощай, ученик, – чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. Он исчез, с ним вместе исчезла и Маргарита. Балконная решетка закрылась.
Иванушка впал в беспокойство. Он сел на постели, оглянулся тре вожно, даже простонал, заговорил сам с собой, поднялся. Гроза бу шевала все сильнее и, видимо, растревожила его душу. Волновало его также то, что за дверью он своим, уже привыкшим к постоянной тишине, слухом уловил беспокойные шаги, глухие голоса за дверью. Он позвал, нервничая уже и вздрагивая:
– Прасковья Федоровна!
Прасковья Федоровна уже входила в комнату, вопросительно и тревожно глядя на Иванушку.
– Что? Что такое? – спрашивала она. – Гроза волнует? Ну, ниче го, ничего… Сейчас вам поможем. Сейчас я доктора позову
– Нет, Прасковья Федоровна, не надо доктора звать, – сказал Иванушка, беспокойно глядя не на Прасковью Федоровну, а в стену, – со мною ничего особенного такого нет. Я уж разбираюсь теперь, вы не бойтесь. А вы мне лучше скажите, – задушевно попросил Иван, – а что там рядом, в сто восемнадцатой комнате сейчас случилось?
– В восемнадцатой? – переспросила Прасковья Федоровна, и глаза ее забегали. – А ничего там не случилось. – Но голос ее был фальшив, Иванушка тотчас это заметил и сказал:
– Э, Прасковья Федоровна! Вы такой человек правдивый… Вы думаете, я бушевать стану? Нет, Прасковья Федоровна, этого не бу дет. А вы лучше прямо говорите. Я ведь через стену все чувствую.
– Скончался сосед ваш сейчас, – прошептала Прасковья Федо ровна, не будучи в силах преодолеть свою правдивость и доброту, и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии. Но с Иванушкой ничего не произошло страшного. Он только много значительно поднял палец и сказал:
– Я так и знал! Я уверяю вас, Прасковья Федоровна, что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю кто, – тут Ива нушка таинственно улыбнулся, – это женщина.
Глава 31 НА ВОРОБЬЕВЫХ ГОРАХ
Грозу унесло без следа, и, аркой перекинувшись через всю Москву, стояла в небе разноцветная радуга, пила воду из Москвы-реки. На высоте, на холме, между двумя рощами виднелись три темных си луэта. Воланд, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за рекою город с ломаным солнцем, сверка ющим в тысячах окон, обращенных на запад, на пряничные башни Девичьего монастыря.
В воздухе зашумело, и Азазелло, у которого в черном хвосте его плаща летели мастер и Маргарита, опустился вместе с ними возле группы дожидающихся.
– Пришлось вас побеспокоить, Маргарита Николаевна и мас тер, – заговорил Воланд после некоторого молчания, – но вы не будьте на меня в претензии. Не думаю, чтоб вы об этом пожалели. Ну, что же, – обратился он к одному мастеру, – попрощайтесь с горо дом. Нам пора, – Воланд указал рукою в черной перчатке с растру бом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекою, где над этими солнцами стоял туман, дым, пар раскаленного за день города.
Мастер выбросился из седла, покинул сидящих и побежал к обры ву холма. Черный плащ тащился за ним по земле. Мастер стал смот реть на город. В первые мгновения к сердцу подкралась щемящая грусть, но очень быстро она сменилась сладковатой тревогой, бро дячим цыганским волнением.
– Навсегда! Это надо осмыслить, – прошептал мастер и лизнул сухие, растрескавшиеся губы. Он стал прислушиваться и точно отме чать все, что происходит в его душе. Его волнение перешло, как ему показалось, в чувство глубокой и кровной обиды. Но та была нестой кой, пропала и почему-то сменилась горделивым равнодушием, а оно – предчувствием постоянного покоя.
Группа всадников дожидалась мастера молча. Группа всадников
