из-за того, что Бер лиоз попал под трамвай?
– В конечном счете, ну его в болото! – прошептал Иван и сам по дивился своему равнодушию и цинизму. – Что я ему, кум или сват? Ес ли как следует провентилировать этот вопрос, то выясняется, что я совершенно не знал покойника. Что мне о нем было известно? Ни чего, кроме того, что он был лысый, и более ровно ничего.
– Далее, товарищи! – бормотал Иван. – Почему я, собственно, взбесился на этого загадочного консультанта на Патриарших, мис тика с пустым глазом? К чему вся эта петрушка в ресторане?
– Но, но, но, – вдруг сказал где-то прежний Иван новому Ива ну-а про постное-то масло он знал!
– Об чем, товарищ, разговор? – отвечал новый Иван прежне му. – Знать заранее про смерть еще не значит эту смерть причинить! А вот что самое главное, так это, конечно, Пилат, и Пилата-то я и проморгал! Вместо того чтобы устраивать дикую бузу с криками на прудах, лучше было бы расспросить досконально про Пилата! А те перь дудки! А я чепухой занялся – важное кушанье, в самом деле, ре дактор под трамвай попал!
Подремав еще немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
– Так кто же я такой в этом случае? – Дурак! – отчетливо сказал бас, не принадлежащий ни одному из Иванов. Иван, почему-то приятно изумившись слову «дурак» и даже хихикнув, открыл глаза, но увидел, что в комнате никого нет, и опять задремал, причем ему показалось, что пальма качает шапкой за решеткой. Иван всмотрелся и разглядел за решеткой человеческую фигуру, поднялся без испуга и слышал, как фигура, погрозив ему пальцем сквозь решетку, прошептала:
– Тсс!
БЕЛАЯ МАГИЯ И ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ
Высоко приподнятая над партером сцена «Кабаре» была освещена прожекторами так ярко, что казалось, будто на ней солнечный день.
И на эту сцену маленький человек в дырявом котелке, с грушевид ным малиновым носом, в клетчатых штанишках и лакированных бо тинках, выехал на двухколесном велосипеде. Выкатившись, он издал победный крик, отчего его велосипед поднялся на дыбы. Проехав шись на заднем колесе, человечек перевернулся кверху ногами, на ходу отвинтил заднее колесо и поехал на одном переднем, вертя педали руками. Громадный зал «Кабаре» рассмеялся, и аплодисмент прокатился сверху вниз.
Тут под звуки меланхолического вальса из кулисы выехала тол стая блондинка в юбочке, усеянной звездами, на сиденье на конце высочайшей тонкой мачты, под которой имелось только одно ма ленькое колесо. И блондинка заездила по сцене. Встречаясь с ней, человечек издавал приветственные крики и ногой снимал котелок. Затем выехал молодой человек с необыкновенно развитыми муску лами под красным трико и тоже на высокой мачте и тоже заездил по сцене, но не сидя в сиденье, а стоя в нем на руках. И, наконец, малют ка со старческим лицом, на крошечной двуколеске, и зашнырял де ловито между взрослыми, вызывая раскаты смеха и хлопки.
В заключение вся компания под тревожную дробь барабана под катилась к самому краю сцены, и в первых рядах испуганно шарахнулись, потому что публике показалось, что компания со своими маши нами грохнется в оркестр. Но велосипедисты остановились как раз тогда, когда колеса уже должны были соскользнуть на головы джазбандистам, и с громким воплем соскочили с машин, причем блон динка послала воздушный поцелуй публике. Грохот нескольких ты сяч рук потряс здание до купола, занавес пошел и скрыл велосипеди стов, зеленые огни в проходах угасли, меж трапециями, как солнца, вспыхнули белые шары. Наступил антракт.
Единственным человеком, которого ни в какой мере не интересо вали подвиги велосипедной семьи Рибби, выписанной из Вены, был Григорий Максимович Римский.
Григорий Максимович сидел у себя в кабинете, и если бы кто-ли бо увидел его в этот момент, поразился бы до глубины души. Никто в Москве никогда не видел Римского расстроенным, а сейчас на Гри гории Максимовиче буквально не было лица.
Дело в том, что не только Степа не дал больше ничего знать о се бе и не явился, но пропал и совершенно бесследно Варенуха.
Что думал о Степе Римский, мы не знаем, но известно, что он думал о Варенухе, и, увы, это было до того неприятно, что Рим ский сидел бледный и одинокий и по лицу его проходила то и дело судорога.
Когда человек уходит и пропадает, не трудно догадаться, что слу чилось с ним, и Римский, кусая тонкие губы, бормотал только одно: «Но за что?»
Ему почему-то до ужаса не хотелось звонить по поводу Варенухи, но он все-таки принудил себя и снял трубку. Однако оказалось, что телефон испортился. Вызванный звонком курьер доложил, что ис портились все телефоны в «Кабаре». Это, казалось бы, совершенно неудивительное событие почему-то окончательно потрясло Римско го, и в глазах у него появилось выражение затравленности.
Когда до слуха финдиректора глухо донесся финальный марш ве лосипедистов, вошел курьер и доложил, что «они прибыли».
Замдиректора почему-то передернуло, и он пошел за кулисы, что бы принять гастролера.
В уборную, где поместили иностранного артиста, под разными предлогами заглядывали разные лица. В душном коридоре, где уже начали трещать сигнальные звонки, шныряли фокусники в халатах с веерами, конькобежец в белой вязанке, прошел какой-то бледный в смокинге, бритый, мелькали пожарные.
Прибывшая знаменитость поразила всех, во-первых, своим неви данным по покрою и добротности материала фраком, во-вторых, тем, что был в черной маске, и, в- третьих, своими спутниками. Их было двое: один длинный, тонкий, в клетчатых брючонках и в треснувшем пенсне. Короче говоря, тот самый Коровьев, кото рого в одну секунду узнал бы товарищ Босой, но товарищ Босой, к сожалению, в «Кабаре» быть никак не мог в это время. И второй был неимоверных размеров черный кот, который как вошел, так и сел непринужденно на диван, щурясь на ослепительные огни гри мировальных лампионов.
В уборной толкалось много народу; был маленький помощник ре жиссера в кургузом пиджачке, чревовещательница, пришедшая под тем предлогом, что ей нужно взять пудру, курьер и еще кто-то.
Римский с большим принуждением пожал руку магу, а длинный и развязный и сам поздоровался с Римским, отрекомендовавшись так: «Ихний помощник».
Римский очень принужденно осведомился у артиста о том, где его аппаратура, и получил глухой ответ сквозь маску:
– Мы работаем без аппаратуры…
– Наша аппаратура, товарищ драгоценный, – ввязался тут же клетчатый помощник, – вот она. П р и нас! Эйн, цвей, дрей! – И тут наглец, повертев узловатыми пальцами перед глазами от шатнувшегося Римского, вытащил внезапно из-за уха кота собст венные золотые Римского часы, которые были у него до этого в кармане под застегнутым пиджаком, с продетой в петлю цепоч кой.
Кругом ахнули, и заглядывавший в дверь портной крякнул.
Тут затрещал последний сигнал, и под треск этот кот отмочил штуку, которая была почище номера с часами. Именно, он прыг нул на подзеркальный стол, лапой снял пробку с графина, налил воды в стакан и выпил ее, после чего пробку водрузил на место. Тут даже никто не ахнул, а только рты раскрыли, и в дверях кто-то шепнул:
– Ай! Класс!
Через минуту шары в зале погасли, загорелись зеленые надписи «выход», и в освещенной щели голубой завесы предстал толстый, ве селый, как дитя, человек в помятом фраке и несвежем белье. Видно было, что публика в партере, узнав в вышедшем известного конфе рансье Чембукчи, нахмурилась.
– Итак, граждане, – заговорил Чембукчи, улыбаясь, – сейчас пе ред вами выступит знаменитый иностранный маг герр Воланд. Ну, мы-то с вами понимаем, – хитро подмигнув публике, продолжал Чембукчи, – что никакой белой магии на самом деле в природе не су ществует. Просто мосье Воланд в высокой степени владеет техни кой фокуса. Ну а тут двух мнений быть не может! Мы все, начиная от любого уважаемого посетителя галерки и вплоть до почтеннейшего Аркадия Аполлоновича, – и здесь Чембукчи послал ручкой привет в ложу, где сидел с тремя дамами заведующий акустикой московских капитальных театров Аркадий Аполлонович Семплеяров, – все, как один, за овладение техникой и против всякой магии! Итак, попро сим мистера Воланда!
Произнеся всю эту ахинею, Чембукчи отступил на шаг, сцепил обе ладони и стал махать ими в прорез занавеса, каковой и разошел ся в обе стороны. Публике выход Воланда с его помощниками очень понравился. Замаскированного великана, клетчатого помощника и кота встретили аплодисментами.
Коровьев раскланялся с публикой, а Воланд не шевельнулся.
– Кресло мне, – негромко сказал Воланд, и в ту же минуту неизве стно каким образом на сцене появилось кресло.
Слышно было, как вздохнула публика, а затем наступила тишина.
Дальнейшее поведение артистов поразило публику еще более, чем появление кресла из воздуха.
Развалившись на полинявшей подушке, знаменитый артист не спешил ничего показывать, а оглядывал публику, машинально покру чивая ухо черного кота, приютившегося на ручке кресла.
Наконец послышались слова Воланда:
– Скажи мне, рыцарь, – очень негромко осведомился он у клет чатого гаера, который стоял, развязно опершись на спинку крес ла, – это и есть московское народонаселение?
– Точно так, – почтительно ответил клетчатый циркач.
– Так… так… так… – загадочно протянул Воланд, – я, надо при знаться, давненько не видел москвичей… Надо сказать, что внешне они сильно изменились, как и сам город… Появились эти… трамваи, автомобили…
Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к маги ческим фокусам.
Между кулисами мелькнуло бледное
