нельзя. Проклятая зелень перед глазами исчезла, Степа стал хорошо выговаривать слова и, главное, кой- что припомнил. Именно, что дело вчера происходи ло в гостях у Хустова, на даче его на Клязьме, куда сам Хустов, ав тор скетча, и возил его. Степа припомнил даже, как нанимали так сомотор возле «Метрополя» и еще был при этом какой-то актер, и именно с патефоном, от которого потом, помнится, страшно вы ли собаки. Вот только поцелованная дама осталась неразгаданной. Во всяком случае, это была не жена Хустова, а какая-то неизвест ная, кажется, с соседней дачи, а впрочем, черт ее знает откуда, но была.
Вчерашний день помаленьку разъяснялся, но Степу сейчас гораз до более интересовал день сегодняшний – появление в спальне не известного, да еще с водкой и закуской, – вот что интересно было бы объяснить.
– Ну что же, теперь вы, надеюсь, вспомнили мою фамилию? – спросил незнакомец.
Степа опохмелился настолько, что даже нашел в себе силу игриво улыбнуться и развести руками.
– Однако, – заметил незнакомец, – я чувствую, почтеннейший Степан Богданович, что вы после водки пили портвейн. Ах, разве можно это делать!
– Я хочу вас попросить, чтобы это было между нами… – иска тельно попросил Степа.
– О, помилуйте, конечно! Вот за Хустова я, конечно, не ручаюсь!
– Разве вы знаете Хустова?
– Вчера у вас в кабинете видел его мельком, но достаточно одно го взгляда на его лицо, чтобы сразу понять, что сволочь, склочник, приспособленец и подхалим.
«Совершенно верно», – подумал Степа, пораженный верным, кратким, точным определением Хустова. Вчерашний день, таким об разом, складывался как бы из кусочков, но тревога Степы ничуть не уменьшалась: во вчерашнем этом дне все же зияла преогромная чер ная дыра.
Вот этого самого незнакомца в черном берете, в черном костюме, в лакированной обуви, со странным лицом с разными глазами и кри вым ртом во вчерашнем дне не было, и Степа откровенно вздрогнул, когда незнакомец упомянул о встрече в кабинете.
Тут незнакомец решил прийти Степе на помощь.
– Профессор черной магии Фаланд, – представился он и стал все объяснять по порядку. Вчера он явился к Степе днем в служеб ный кабинет и предложил выступить в кабаре. Степа позвонил в зрелищную комиссию и вопрос этот согласовал, после чего под писали контракт на семь выступлений (Степа дрогнул). Как раз когда прощались, в кабинете директора появился этот самый Хустов и Степу увез. На прощание условились, что в одиннадцать ино странный артист придет к Степе подробнее оговорить программу. В одиннадцать, как он уже докладывал, он явился и был встречен растерянной домработницей Груней, которая сказала, что с Алек сандром Александровичем Мирцевым что-то случилось, что дома он не ночевал, что ночью приходил председатель правления Никанор Иванович с какими-то военными и что бумаги Мирцева увезли (Степа побледнел), а что если незнакомцу нужен Степан Богдано вич, то его на рассвете привезли двое каких-то совершенно пья ным и что он еще спит, как колода, и что она не знает, что делать, потому что обеда никто не заказывал… Тут иностранный артист позволил себе распорядиться самому: именно, послал Груню в бли жайший магазин «Гастроном», и вот Груня и закупила все и серви ровала…
– Позвольте мне с вами рассчитаться, – сказал Степа и пошарил под подушкой, ища бумажник.
– О, помилуйте, какой вздор! – воскликнул гастролер и даже и смотреть не захотел на бумажник.
Итак, водка и закуска тоже разъяснились, но все-таки на Степу жалко было смотреть: никакого контракта он не заключал вчера и, хоть убейте, не видел вчера этого Фаланда.
– Разрешите взглянуть на контракт, – попросил пораженный Степа.
– Пожалуйста! – воскликнул гость и вынул контракт.
У Степы в глазах позеленело, но уж не от похмелья. Он узнал свою подпись на несомненном контракте, составленном по всей форме, и не только составленном, но уже и выполняемом, потому что из надписей на контракте видно было, что из четырнадцати тысяч гос подин Фаланд пять уже получил.
«Что же это такое?!» – подумал несчастный Степа, и голова у него закружилась, но уже после того, как контракт был показан, дальней шее удивление выражать было бы просто неприлично, и Степа, по просив разрешения на минуту отлучиться, как был в носках побежал в переднюю к телефону.
По дороге завернул в кухню и крикнул:
– Груня!
Никто не отозвался.
Из передней заглянул тревожно в кабинет Мирцева, но ничего там особенного не обнаружил.
Тогда он, прикрыв дверь в коридор из передней, набрал номер телефона в кабинете финансового директора кабаре Григория Даниловича Римского. Положение Степы было щекотливое: и иностранец мог обидеться, что Степа проверяет его уверения (да и контракт, черт возьми, показан!), и с финдиректором трудно бы ло говорить.
Нельзя же спросить: «Заключал ли я вчера контракт на четырнад цать тысяч?!»
– Да! – резко крикнул в трубку Римский.
– Здравствуйте, Григорий Данилович, – смущенно заговорил Степа, – это я, Лиходеев. Тут вот какое дело: у меня сидит… гм… ар тист Фаланд… Как насчет сегодняшнего вечера?..
– Ах, черный маг? Все готово, – ответил Римский, – афиши будут через полчаса.
– Ага, – слабым голосом сказал Лиходеев, – ну, пока.
– Скоро придете? – спросил Римский.
– Через полчаса, – ответил Степа и, повесив трубку, сжал го лову руками. Она была горячая. Сомнений больше не было. Контракт был заключен, Римский в курсе дела. Но штука выхо дила скверная! Что же это за такой провал в памяти? И водка здесь ни при чем. Можно забыть то, что было после нее, но до нее?
Однако дольше задерживаться в передней было неудобно, гость ждал. Степа тогда составил такой план – скрыть от всего мира свою невероятную забывчивость, а сейчас первым долгом расспросить артиста хорошенько хоть о том, что он, собственно, сегодня на пер вом выступлении будет делать.
Степа двинулся по коридору к спальне и, поравнявшись с дверью, ведущей из коридора в гостиную, вздрогнул и остановился. В гости ной, отразившись в зеркале, прошла странная фигура – длинный ка кой-то, худой, в шапчонке. Степа заглянул в гостиную – еще больше поразился – никого там не было.
Где-то хлопнула дверь, кажется, в кухне, и тотчас в гостиной случилось второе явление: громадный черный кот на задних ла пах прошел по гостиной, также отразившись в зеркале, и тотчас пропал. У Степы оборвалось сердце, он пошатнулся. «С ума я, что ли, схожу? Что это такое?» И, думая, что дверь хлопнула в кухне потому, что Груня вернулась, закричал испуганно и раз драженно:
– Груня! Какой тут кот у нас? Откуда он?
– Не беспокойтесь, Степан Богданович, – отозвался вдруг из спальни гость, – кот этот мой. Не нервничайте. А Груни нет. Я услал ее в Воронежскую губернию.
Слова эти были настолько дики и нелепы, что Степа решил, что он ослышался. В полном смятении он заглянул в спальню и букваль но закоченел у дверей на пороге. Волосы его шевельнулись, и на лбу выступил холодный пот.
Гость был уже не один в спальне. В другом кресле сидел тот самый тип, что померещился в гостиной. Теперь он был яснее виден – усыперышки, мутно блестит стеклышко в пенсне, а другого стеклышка нету. Но хуже всего было третье: на пуфе сидел черный кот со стоп кой водки в одной лапе и с вилкой, на которую он поддел маринован ный гриб, в другой.
Свет, и так слабый в спальне, начал меркнуть в глазах Степы. «Вот как сходят с ума», – подумал он и ухватился за притолоку.
– Я вижу, вы немного удивлены, драгоценнейший? – осведомил ся гость. – А между прочим, удивляться нечему. Это моя свита.
Тут кот выпил водки, и Степина рука поползла по притолоке.
– Свита эта требует места в квартире, – продолжал гость, – так что кто-то здесь лишний в квартире. И мне кажется, что это имен но вы!
– Они, – вдруг ввязался козлиным голосом в разговор длинный, в котором Мирцев мгновенно узнал бы незабвенного регента, – они, – продолжал он, явно подразумевая под этим словом самого Степу, – вообще в последнее время жутко свинячат в Москве. Пьян ствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое служебное положение, лгут начальству…
– Машину зря гоняет казенную, – добавил кот, прожевывая гриб.
И тут случилось четвертое и последнее явление – тогда, когда Сте па, сползши совсем уже на пол, негнущейся рукой царапал притолоку.
Из-за трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкопле чий, в котелке и с длиннейшим клыком, безобразящим и без того не виданно мерзкую физиономию, рыжий.
И вышедший сразу вступил в разговор.
– Я, – заговорил он гнусаво, – вообще не понимаю, как он попал в директора. Он такой же директор, как я архиерей. Ему давно уже надо проветриться. Разрешите, мессир, выкинуть его к чертовой ма тери из Москвы!
– Брысь! – рявкнул кот, вздыбив шерсть.
И тогда сперва спальня, а затем и вся квартира завертелась вокруг Степы, так что все смешалось в угасающих глазах. Степа ударился го ловой о низ притолоки и потерял сознание. Последняя мысль его была: «Я – умираю!»
Но он не умер. Открыв глаза, он увидел себя в тенистой аллее под липами, и первое, что ощутил, – это сладкое свежее дуновение в ли цо от реки. И эта река, зашитая в гранит, река бешеная, темная, как бы графитовая, не текла, а неслась, бешено прыгая через камни, раз брасывая пену и грохоча. На противоположном берегу виднелась хитро и пестро разрисованная мечеть, а когда Степа поднял голову, увидел в блеске солнечного дня вдали за городом большую гору с плоской, косо срезанной, вершиной.
Шатаясь, Степа поднялся со скамейки, на которой очнулся, и ог лянулся. Приближался какой-то человек; приблизившись, он дико вато уставился на Степу. Это было
