почти нет людей с идеально здоровой психикой. Даже появилась новая болезнь века — шизофрения. И о чём же тут можно говорить? Откуда возьмётся здоровый дух? Откуда здоровое тело? Насколько мне известно, добиться такого состояния независимости, когда полностью исключалось какое бы то ни было влияние извне, за все исторически обозримые времена удавалось немногим. И то в основном в глубокой древности. Одного человека из этой когорты хочется отметить особо. Александр Македонский и этот человек были современниками. Когда полководец разыскал его, сделав специально крюк со своей свитой, и познакомился с ним, живущим в старой лачуге и, долго беседуя, удивился ясности его ума, он хотел отблагодарить бедняка за доставленное удовольствие и предложил любую награду. Человек ответил, что у него одна-единственная просьба. Свита полководца затаила дыхание. Всем было интересно, что запросит этот человек в рубище, довольствующийся горстью бобов и куском хлеба. «Отойди на один шаг в сторону, — сказал бедняк властелину мира. — Ты загораживаешь мне солнце». Кто был этот человек? Конечно же Диоген. «Если бы я не был Александром Македонским, — сказал ошеломлённый полководец. — Я хотел бы быть Диогеном». — «Слишком многого хочешь», — ответил мудрец. Да, это был мудрец. Так вот речь о независимости. Смогу ли я когда-нибудь хотя бы недолго обладать такой силой духа? Проблема.
Не утомил тебя? Ну, ещё один вопросник подброшу. Последний. Для ровного счёта. Он не столько для ума, сколько для души. Люди веками ходили в церковь, отправляли культ, встречались в церкви друг с другом, общались. Но вот появились конкуренты — клубы и дома культуры. Церкви остались лишь кое-где. Кафедральный собор в Иркутске — лучшее из лучших творений зодчества не только в Сибири, но и во всей стране — взорвали динамитом, чтобы построить на этом месте обком партии и тем самым символизировать победу разума и прогресса над религиозным мракобесием. Символизировали. Теперь на месте кафедрального собора стоит серая пятиэтажная коробка. В обком, конечно, зайти приятно, но посмотри что творится в клубах и домах культуры, особенно на селе. Иной раз зайдёшь и не знаешь куда попал. Не то это очаг культуры, не то свинарник. До появления телевидения эти очаги ещё кое-как тлели. Приезжала кинопередвижка или агитбригада с концертом, и новый священник по линии культпросвета снимал амбарный замок и зазывал публику. Теперь у каждого в доме телевизор, и публика не идёт в клуб, как её не зови. Клубная работа совсем зачахла. Недавно на выходные дни ездил в своё родное село Новопашино. Сходил в клуб, посмотрел кино. Предварительно посмотрел на интерьер клуба: потолок обшарпан, стены заляпаны, сиденья поломаны и замызганы — на них висят какие-то лохмотья, а на спинках вырезаны похабные слова. Еле нашёл мало-мальски приличное место, чтобы сидеть было удобно и перед глазами не маячила матершина. Между прочим, фильм был очень хороший — французская комедия с участием Луи де Фюнеса, а в зале сидело всего десять человек. После кино от нечего делать по случаю какого-то престольного праздника заглянул в церковь, — у нас в селе есть небольшая деревянная действующая церковь, — так еле протиснулся. В точности как по Гоголю: «В церкви не было места, а вошёл городничий, и нашлось». Меня ведь все знают там как научного работника, и вдруг на тебе — заявился в церковь. Потеснился народ. Молодёжи, скажу прямо, — тьма. Особенно девчонок. Одним словом, клубная работа совсем зачахла, а в храмах, которые не успели взорвать динамитом, разобрать на дрова или превратить в склады, заметно оживление. Церковь в эпоху научно-технической революции вдруг стала укреплять свои позиции. Чем это объяснить? Скукой? Тоской по прекрасному? Неужели люди стали искать что-нибудь возвышенно-чистое для души в благопристойно-торжественной обстановке церквей? А может быть вся эта таинственно-мистическая обрядность, навевающая старину, очищает душу? Когда я размышляю об этом, невольно вспоминаю картину Перова «Чаепитие в Мытищах», где жирный поп, отвернувшись от нищего, с наслаждением пьёт чай из блюдечка, и мне самому, покончив с гимнастикой, хочется выпить сладкого чаю с брусникой. Ты любишь чай с брусникой? Инна смотрела на Добровольского широко открытыми удивлёнными глазами.
— Приходи ко мне в гости. Угощу чаем с брусникой.
— Спасибо, дорогой Юрий Петрович, за приглашение, — сказала, наконец, Инна и поднялась с места. — Но мне не нужен твой чай. Нужны были советы.
— Да, я помню, — сказал Юрий Петрович, вздохнув, — Ты спрашивала совета как мстить и как стать изворотливой. Если речь идёт об Осинцеве, то мстить ему бессмысленно. Живуч как репей. Хоть трактором его переедь, хоть в грязь втопчи, все равно выживет, зацветёт и даст крепкое потомство. А что касается изворотливости, то что тут тебе посоветовать? Это приходит само собой, и я вряд ли чем могу помочь, если голова не так устроена. Я, как видишь, размышляю без разбора надо всем. Над серьёзными вопросами и над пустяками. Я до сих пор все ещё Почемучка. И боюсь, что останусь им до конца дней, если даже проживу сто лет. Ну так как насчёт мыслей? Можешь подсказать мне пути решения какого-нибудь из перечисленных вопросов?
— До свидания, — сказала Инна и, повернувшись, пошла прочь.
— Всего хорошего, — ответил Юрий Петрович, пристально глядя ей вслед и удивляясь тому, что Осинцев остался равнодушен к такой красоте, какою блистала она, особенно если смотреть на неё сзади.
Инна, выйдя на улицу, задумалась. Она вспомнила приятеля Добровольского — того самого, о ком он говорил в начале беседы и которому когда-то отказала. Вообразила на минуту, что было бы, если бы этот вполне нормальный и симпатичный человек, страдавший из-за любви к ней, до сих пор настойчиво ухаживал за ней и ужаснувшись, вдруг сделала для себя открытие: если бы он ни разу не изменил ей, предан был бы ей одной — единственной на всём свете, перенёс бы все унижения, не свернув в сторону на полпути к цели, он теперь может быть добился бы своего. Это подсказывало ей сердце и подсказывало так ясно, что сомнений не оставалось. Голос разума не противоречил голосу сердца. Это открытие поразило её. Теперь она поняла, что безудержный оптимизм Добровольского, высказанный в связи с древней китайской модой носить деревянную колодку на голове, основан не на пустом месте, а на истине, запрятанной глубоко, до которой не так-то просто докопаться.
В связи с этим Осинцев ещё крепче засел в её голове. Но прыжок в окно не укладывался ни в какие рамки. Воспоминание об этом приводило её в бешенство. Именно об этом она думала, когда однажды встретила его в коридоре института. Она побледнела и, сделав невероятное усилие над собой, подошла к нему.
— Ноги не сломал? — спросила она, подойдя к нему вплотную и глядя ему прямо в глаза.
Олег видел, каких усилий стоило ей подойти к нему и задать этот вопрос. Он сам побледнел. Еле перевёл дух и ответил.
— Как видишь, целы.
— А то я беспокоилась.
— Всё благополучно.
— Прощай! — сказала она подчёркнуто резко и пошла дальше.
Олег ещё несколько мгновений стоял неподвижно, словно прирос к месту.
«Как неприятно, чёрт возьми, все это, — подумал он. — Ещё пытается шутить, свести на юмор. Какой уж тут юмор».
XXX
Все заключённые с первой судимостью за исключением тех, кто изменил родине и подрывал экономику государства хищениями социалистической собственности или изготовлением фальшивых денег, — все имеют право на помилование. Помилование даётся только раз в жизни. И если человек снова совершает преступление, то рискует остаться без головы. Каким бы суровым не был второй приговор, вплоть до расстрела, рассчитывать на помилование больше не приходится.
Вадим, подавая прошение о помиловании, делал это со спокойной душой. Второй раз попадать за решётку не собирался. Да и в сущности какой он преступник? Просто вёл себя как последний трус, как подлец и негодяй — вот и всё. Если бы не ополоумел от страха, если бы вёл себя как подобает порядочному человеку в подобных случаях, судьба у него могла быть совершенно другой. Тем более, что в детстве были аномалии в психике — мания чистоты. Сохранилась даже кружка, которую тщательно мыл лично сам и прятал в шкаф подальше от мух. С законом он всегда был в ладу. А уж теперь, когда хлебнул мурцовки и наелся баланды по горло, теперь не то, чтобы совершить какой-нибудь криминал, улицу в неположенном место ни за что не перейдёт, подождёт зелёного светофора. А уж садиться за руль автомобиля даже в трезвом виде — упаси Бог! Куда надо доберётся на городском транспорте — так спокойнее. Одним словом личность Вадима, как человека не представляющего собой никакой социальной опасности, сомнений ни у кого не вызывала. Родители после суда переехали жить в Москву. (Георгий Антонович, используя связи и
