Олег сидел сконфуженный. Взглянул на книжки. Верхняя лежала тыльной стороной. «Как же он догадался?»
— Откуда вы узнали, что я пришёл к вам за помощью? — спросил гость.
— У меня, братец, особый нюх, — ответил все тем же полушутливым-полусерьёзным тоном Добровольский и сделал серьёзную мину: — Шучу, конечно, но знаю одну очень важную истину: чтобы никогда не быть битым физически и морально, надо иметь кроме выдержки собачье чутье.
Применительно к Олегу было сказано не в бровь, а в глаз. Он притих и сидел неподвижно. Добровольский опять заговорил:
— Задачи и отвлечённые темы потом. Мама! — крикнул он решительно.
— Чего, сынок? — отозвалась хозяйка и заглянула в комнату.
— Пропустить бы чего, — промолвил он уже не столь решительно.
— Рассолу или томатного соку? — с улыбкой спросила лукавая старуха.
— А у тебя вишнёвочка есть ещё?
— Есть.
— Вот и подай её сюда.
Он нехотя поплёлся к умывальнику. Хозяйка поставила на стол графинчик с кроваво-красной наливкой, стаканчики, приборы и тарелки с рыбой под маринадом. Олег все старался вспомнить, где и когда он мог видеть этого человека.
— Поступать собрался? — спросил Добровольский, входя в комнату и разглаживая сзади свои длинные волосы.
— В политехнический, — ответил Олег.
— Очень хорошо. — Юрий Петрович сел за стол и налил вишнёвку в стаканчики. — Бог даст, поступишь, будем встречаться. Я там работаю. За знакомство, — сказал он и выпил наливку одним духом.
— Где вкалываешь? В комбинате? — снова заговорил он, закусывая маринадом. — То, что за ум берёшься — это правильно. И не только потому, что получишь специальность и станешь инженером или добьёшься выгодного положения. По мне ещё важнее — уметь критически смотреть на вещи. Быть свободным от мнений и предрассудков людей. Тут, бесспорно, нужны знания, — сказал Добровольский, пристально глядя на Олега, который скромно сидел против него и слушал его. — Ты что-то плохо закусываешь, — вдруг заявил он, глядя на пустую тарелку перед гостем. — Не стесняйся, будь как дома. Спасибо.
— Выпьем ещё?
— Не стоит.
— Как хочешь. — Добровольский налил ещё себе стаканчик и выпил. — Теперь за дело. Давай сюда свои задачи.
С его помощью Олег довольно быстро решил задачи. Когда закончили, Добровольский сказал:
— Парень сообразительный, и база у тебя есть и схватываешь хорошо. Но есть один недостаток: не надо на такие пустяки столько эмоций. Побереги их.
Олег недоуменно посмотрел на него.
— Люди, — продолжал он, взяв со стола напильничек и подчищая им свои красивые розовые ногти (он не мог спокойно сидеть без движений и обязательно либо дрыгал ногой, либо стремился занять чем-нибудь свои руки) — люди, как только достигли высшей ступени своего развития и стали называться «Гомо сапиенс», словом, как только научились мыслить и любить, пришли к выводу, что смысл жизни человеческой в максимальном проявлении умственных и чувственных способностей. Архаичный взгляд, но для меня основа основ. И я следую ему и буду следовать всю жизнь, ибо не знаю возвышеннее и прекраснее этих двух человеческих качеств. Вот два русла, по которым надо целеустремлённо направлять всю свою деятельность вглубь и вширь. И потому важно знать, где применять не только физическую, но и умственную и чувственную силу. — Тут он прервался и посмотрел на собеседника внимательно, как бы изучая, понял он его мысль или не понял, и продолжал, размахивая напильником: — Я понимаю: большой талант — это от Бога. Как говорится, дар Божий. Но маленький талант скрыт в каждом из нас. И я глубоко убеждён — если во время вскрыть, обнаружить, и ежедневно, ежечасно, ежеминутно совершенствовать, то очень многого можно добиться в жизни. Очень многого! Секрет большой удачи не в том, чтобы уметь хватать фортуну за фалды, а в том, чтобы уметь обнаружить свою звезду — одну-единственную на небосклоне. Уметь направить всю свою волю лишь к одной цели, сосредоточить её на одном — единственном направлении.
— Я сомневаюсь, чтобы в каждом был скрыт талант, — скромно возразил Олег.
— Напрасно, — сказал Добровольский. Он вскинул тонкие бархатные брови, и морщины на лбу обозначились ещё резче. — Я знаю одного человека. Он живёт сейчас в Ангарске. Так вот он до двадцати лет не умел ни читать, ни писать. И ничего не знал, кроме как обрабатывать пашню и косить сено. Жил где-то на дальнем хуторе. Пределом человеческой цивилизации в его понятии были лошадиный хомут и таратайка. Но когда судьба выбросила его из глухих деревенских дебрей в город, и он познал сладость учения, этот природный хлебопашец уже в тридцать два года стал кандидатом технических наук, а сейчас, в сорок лет, блестяще завершает сложнейшую работу по термической обработке металлов на соискание докторской степени. Он далеко не исполин, не Ломоносов. Самый что ни есть простецкий мужичок, весьма ограниченный в рамках своей профессии. И вид у него истинно плебейский. Этакого бирюка деревенского, угловатого. Увалень ужасный! Но какой образец упорства в достижении цели! Спрашивается, откуда что взялось? Да от таланта, мил человек. От таланта. Когда человек увидит в себе искорку таланта, поверит в свою звезду и не знает колебаний и не разбрасывается, воля его способна творить чудеса. Я хочу подчеркнуть одно, то есть то, что каждый человек, выбрав себе труд посильный и полюбовный, может творить в своей сфере чудеса: будь то хлебороб, кухарка, доярка, токарь, учитель, почвовед, математик иль кто угодно.
Добровольский умолк и, поднявшись со стула, в волнении стал ходить по комнате.
— Ты сейчас, наверно, думаешь, — продолжал он, остановившись посреди комнаты, расставив кривые ноги и скрестив руки на груди. — Отчего же я, знающий секрет большого успеха, до сих пор просто преподаватель? Тут, братец, виноваты мои взгляды на жизнь и ещё одно обстоятельство. Я уже говорил, в чём вижу смысл своей жизни. Но вторая сторона, сторона ощущений, нередко занимает меня сильнее, чем идейная сторона. Я не могу жить без красивых женщин, без ярких впечатлений. И к тому же холостая жизнь требует денег, много денег. Кроме института я преподаю ещё в двух местах, чтобы сводить концы с концами. Перед праздником бес попутал, обанкротился, и вот пришлось ехать сюда.
Слова самого Добровольского объяснили Олегу то упорное злоречие, которым преследовал его Михаил. Добровольский пригладил рукой волосы и добавил:
— И ещё есть разные важные обстоятельства, которые мешают сосредоточиться. Я экспансивен. Нетерпелив. Люблю независимость. Не хочу ни от кого и ни от чего зависеть. В своём свободолюбии я, кажется, дошёл до той грани, за которой начинается первородная, идущая от самой природы, диогеновская анархия. Однако я разболтался не о деле, — сказал Добровольский и, подойдя к столу, остановился в задумчивости: — Что-то я хотел посоветовать тебе. Ага! Вот что. Сейчас я принесу одну штуку.
Он вышел. Олег, оставшись один, погрузился в задумчивость. Через минуту Добровольский вошёл с какой-то почерневшей от пыли книгой в руках.
— Вот, — сказал он. — Дарю тебе Моденова. Это сборник задач, употреблённых при вступительных экзаменах в московское техническое училище имени Баумана. Решишь хотя бы половину их, будешь желанным студентом в любом вузе. Держи.
Олег, поднявшись с места, взял книгу и, поблагодарив, стал прощаться.
— А где ты живёшь? — спросил Добровольский, провожая его до порога. — Что-то я тебя тут раньше не видел?
— А я недавно приехал. Живу у Осинцева Михаила. Это мой двоюродный брат.
— Знаю его. Значит, ты тоже Осинцев? Постой-постой! Не о тебе ли тут рассказывают легенды?
Олег смутился:
— Пустяки.
— Ничего себе пустяки! Ну, бывай здоров. Будешь в Иркутске, заходи ко мне в политехнический, на кафедру математики.
