могла сделать только сила взрыва. По-видимому, японцам удалось осуществить ту идею, которой пробовали достичь американцы постройкой своего «Vesuvium»…
А потом — необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает! Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Такие трудно горючие материалы, как койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром… Временами в бинокль ничего не было видно — так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха…
Нет! — это было не то, что 28 июля…(По некоторым, вполне заслуживающим доверия, сведениям, в бою при Цусиме японцами было впервые применено для снаряжения снарядов новое взрывчатое вещество, секрет которого они купили уже во время войны у его изобретателя, полковника службы одной из республик Южной Америки. По слухам, этими новыми снарядами успели снабдить только орудия крупных калибров броненосных отрядов, и вот почему те из наших судов, которые имели дело с эскадрой адмирала Катаока, не терпели ни таких разрушений, ни таких пожаров, как атакованные броненосцами и броненосными крейсерами. Особенно убедительны примеры «Светланы» и «Донского». 15 мая «Светлану» расстреливало два легких крейсера, а «Донского» — пять подобных судов, и оба эти корабля, во-первых, оборонялись сравнительно долго, а во-вторых (и это главное), не горели, хотя на обоих — на «Донском», как на судне старого типа, а на «Светлане», как на яхте, — горючего материала не только в относительном смысле, но, пожалуй даже, и в абсолютном — было несравненно более, чем на новых броненосцах.
В морской артиллерии с древнейших времен существовало два, резко отличающихся одно от другого, направления: одно ставило своей задачей нанести противнику, сразу же, хотя немногочисленные, но глубокие и тяжкие повреждения — подбить двигатель, сделать подводную пробоину, взорвать погреба, словом — сразу вывести корабль из строя; другое — стремилось к нанесению в короткий срок возможно большего числа, хотя бы и поверхностных, и несущественных, повреждений, стремилось «оббить» корабль, утверждая, что такого «оббитого» уже не трудно будет добить окончательно, а не то он и сам погибнет.
При современной артиллерии, следуя первому, необходимо было иметь прочные, способные пробивать броню, т. е. толстостенные снаряды (чем уменьшается внутренняя пустота и разрывной заряд) и ударные трубки с замедлителем взрыва, чтобы снаряд рвался внутри судна; придерживаясь второго — наоборот: для снарядов достаточно лишь такой прочности, чтобы они не раскалывались при выстреле, т. е. толщина их стенок может быть доведена до минимума, а внутренняя пустота и разрывной заряд увеличены до крайних пределов, при этом ударные трубки должны воспламеняться при первом прикосновении.
Первый взгляд господствовал преимущественно во Франции, а второй — в Англии. В минувшей войне мы оказались приверженцами первого, а японцы — второго)
Я вдруг заторопился в боевую рубку, к адмиралу… Зачем? Тогда я не отдавал себе в этом отчета, но теперь мне кажется, что я просто хотел взглянуть на него и этим взглядом проверить свои впечатления: не кажется ли мне? не кошмар ли это? не струсил ли я просто-напросто?..
Взбежав на передний мостик, чуть не упав, поскользнувшись в луже крови (здесь только что был убит сигнальный кондуктор Кандауров), я вошел в боевую рубку.
Адмирал и командир, оба нагнувшись, смотрели в просвет между броней и крышей.
— Ваше превосходительство, — как всегда оживленно жестикулируя, говорил командир, — надо изменить расстояние! Очень уж они пристрелялись — так и жарят!
— Подождите. Ведь и мы тоже пристрелялись!.. — ответил адмирал.
По сторонам штурвала, справа и слева, двое лежали. Оба в тужурках офицерского образца, ничком…
— Рулевой кондуктор и Берсенев (Берсенев — полковник морской артиллерии, флагманский артиллерист.)! — крикнул мне на ухо мичман Шишкин, которого я тронул за руку, указывая на лежащих. — Берсенева первым! в голову — наповал!..
Дальномер работал; Владимирский резким голосом отдавал приказания, и гальванеры бойко вертели ручки указателей, передавая в башни и плутонги расстояния до неприятельских судов…
— Ничего!.. — подумал я, выходя из рубки; но тотчас же мне пришла мысль: «Ведь они не видят того, что творится на броненосце!..»
Выйдя из рубки, я стал жадно смотреть с переднего мостика, не сбылись ли мои недавние мечты, которых я не смел сам себе громко высказать…
Нет!..
Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строе, на тесных интервалах, шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед… Никакого замешательства не было заметно. Мне казалось, что в бинокль Цейсса (расстояние было немного больше 20 кабельтовых) я различаю даже коечные ограждения на мостиках, группы людей… А у нас? Я оглянулся. Какое разрушение!.. Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубе, груды трупов… Сигнальные, дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов, — все сметено, все уничтожено… Позади — «Александр» и «Бородино», тоже окутанные дымом пожара…
Нет! Это было совсем непохоже на 28 июля!..
Неприятель, выйдя вперед, начал быстро склоняться вправо, пытаясь выйти на пересечку нашего курса, но мы тоже повернули вправо и снова привели его почти на траверз (Траверз — направление, перпендикулярное диаметральной плоскости корабля, или, что то же, — его курсу).
Было 2 часа 5 мин. пополудни.
Кто-то прибежал доложить, что попало в кормовую 12-дюймовую башню. Я пошел посмотреть. Часть крыши со стороны левого орудия была разорвана и отогнута кверху, но башня вращалась и энергично стреляла…
Старшему офицеру, руководившему пожарными партиями, оторвало ногу, и его унесли. Людей становилось все меньше. Отовсюду, даже из башен, куда осколки могли проникать только через узкие просветы амбразур, требовали подкреплений на замену убывших. Убитых, конечно, оставляли лежать там, где они упали, но даже и на уборку раненых не хватало рук…
На военных судах всякому человеку в бою назначено свое место и свое дело; лишних — нет; резерва — не существует. Единственный ресурс, которым мы располагали, это была прислуга 47-мм пушек и пулеметов, которая, чтобы не подвергать ее напрасному расстрелу, с началом боя была убрана под броневую палубу. Теперь эти люди оказались совершенно свободными, так как вся их артиллерия, стоявшая открыто на мостиках, была уже уничтожена без остатка. Ими и пользовались. Но это была капля в море… Относительно пожара — если бы даже нашлись люди, то не было средств для борьбы с огнем. Шланги, сколько раз их ни заменяли запасными, немедленно превращались в лохмотья. Наконец запасы иссякли. А без шлангов как было подать воду на мостики и на ростры, где бушевало пламя?.. Особенно ростры, где стояли пирамидой 11 деревянных шлюпок… Пока этот лесной склад горел только местами, так как в шлюпках еще держалась вода, налитая в них перед боем. Но она вытекала через многочисленные дыры, пробитые осколками, а когда вытечет…
Разумеется, делали, что могли. Пытались затыкать дыры в шлюпках, таскали воду ведрами…(На эскадре, по приказанию командующего, железные банки из-под машинного масла не выбрасывались, а судовыми средствами переделывались в ведра. Эти самодельные ведра во множестве были расставлены по всем палубам) Не знаю, нарочно были закрыты шпигаты или они просто засорились, но вода плохо стекала за борт, и на верхней палубе ее было по щиколотку. Это обстоятельство принесло большую пользу, так как, во-первых, сама палуба не горела, а во-вторых, в этой же воде мы тушили валившиеся сверху горящие обломки, просто растаскивая и переворачивая их.
Близ правой носовой 6-дюймовой башни, у трапа на передний мостик, я увидел флаг-офицера мичмана Демчинского с партией баковых сигнальщиков. Подошел к нему. Мичман Головнин (командир башни) угостил нас холодным чаем, который был у него запасен в бутылках.
Кажется — пустяки, а стало веселее.
Демчинский сообщил, что первый снаряд, попавший в броненосец, угодил как раз во временный перевязочный пункт, устроенный доктором, казалось бы, в самом укромном месте — в верхней батарее, у судового образа между средними 6-дюймовыми башнями. Много народу перебило; доктор как-то уцелел, но судовой священник — иеромонах о. Назарий — был тяжело ранен.
Мне захотелось пойти взглянуть.
